Жизнь — минуты, годы... - [77]

И все рухнуло.

Больше не имели права встречаться на людях — приходилось воровать минуты счастья. От отца, от людей, от избранного для нее отцом жениха — полицая. Свой царь!

Давний, истертый, как старая монета, вариант: полюбили друг друга и не спросили разрешения, а когда пришли с просьбой… один сюжет, один образ во всей истории. Безразлично, как назвать влюбленную пару. Эммануил — Мала, Антон — Василинка… Просто Он и Она. И — мир несправедливости.

Встречались тайно. Она шла к подруге, а оказывалась у него. Это было величайшим счастьем и самым большим горем — встречаться украдкой, чувствовать, как минуты торопят, болью отдаются в сердце: пора! А руки словно срослись:

— Еще минутку.

— Еще побудь со мной…

Хоч хвилину, — так всю днину.

Просить серце — обніми,

А як в щастя вся порину,

У мені зростемо Ми…

Он читал ей свои творения, сочиненные по ночам, или тут же импровизировал, ощущая настоящее блаженство и опьянение от выражения собственных чувств в стихах. Может быть, потому, что она всегда слушала его с особым благоговением, с безмолвной жертвенностью, он поверил в свою удачливость и клялся уже не рифмами, а простыми, наполненными надеждой словами:

— Василинка, ты будешь моей.

— А отец?

— Все равно!

— Что ты хочешь предпринять?

Антон имел бесчисленное количество вариантов, взятых из литературных произведений, но потому, что они с Василинкой были не литературными героями, а живыми людьми, отбрасывал их и твердил одно:

— Я верю в наше счастье! Поверь и ты!

— Не могу.

— А ты через «не могу».

Советовал ей искренне и настойчиво, но чувствовал, что напрасно. Василинка была не из тех отчаянно решительных характеров, которые умели протаптывать свою тропинку к счастью, вопреки мнению других людей. Она была хрупкой, мечтательной и, казалось, без посторонней поддержки не сделала бы и шага. Он даже удивлялся, как Василинка отваживалась приходить на тайные свидания с ним. И, опасаясь, предостерегал:

— Смотри, будь осторожней.

Но почему снова в память вклинивается Курц? Ах, да!.. Белая ночь. Как белая горячка…

«Я бормотал ей нежнейшие слова: милая, сто раз готов упасть перед тобой на колени. Майн готт, я сходил с ума без нее. Она была из знатной семьи, а я так себе — простой клерк. Тогда я понял, что все это — обман, что действовать надо силой. Я порвал с социал-демократами и стал социал-националистом. Я сказал себе: стоп! Ты еще поплачешь! У меня чисто арийский характер, и я перегрызу тебе горло! Видел бы ты, как она в ногах у меня ползала, но я не пощадил. Я сказал себе: стоп!»

Стоп, человек! Дальше уже — мясник, дальше…

…Отец Малы, хромой Селевко с белой редкой бородкой, с лоснящимся красным лицом мясника.

О т е ц. Опомнись, дочь моя! Забудь об этом выродке! Тебя ждут слава и почет…

М а л а. Отец, но ведь я люблю его. Я без него жить не могу. И у нас будет ребенок.

О т е ц. Любовь там, где сила и достаток.

М а л а. Отец, но ведь ребенок…

О т е ц. Скажешь, что это от него, он тебе поверит…

М а л а. Не желаю, не хочу его!

О т е ц. Прокляну тебя, если ослушаешься.

М а л а (плача). Прокляни, прокляни! Сделай меня каменной, чтоб сердце не болело. Убей, чтоб воскресла иной!

О т е ц. Убью! Не пожалею, не посмотрю на то, что дочь моя!

Стоп, человек! Дальше — уже не веселая девушка Мала, дальше…

… коварная и лукавая жена Царя, олицетворение сладострастия и зла. Вот она стоит перед зеркалом, гордо закинув красивую голову, и спрашивает свое отображение:

— Ты счастлива, Мала?

— Да, я счастлива. Меня все боятся, мне все прислуживают. Мне завидуют. Я все могу!

В дверь просовывает голову Царь.

М а л а. Иди ко мне. Я тоскую без тебя. Почему ты часто оставляешь меня одну? Раньше ты был всегда рядом со мной.

Ц а р ь (устало). В народе неспокойно.

М а л а. Ты очень изменился.

Ц а р ь. Об этом мне все говорят.

М а л а (злорадно). Ты начинаешь быть похожим на Него.

Ц а р ь (испуганно). Я запрещаю тебе говорить об этом!

М а л а. Не будь со мною злым. Я слабая женщина, я сейчас расплачусь.

Ц а р ь. Ну, ну, не надо, милая, не плачь. Не буду тебя обижать, только ты меня понапрасну не раздражай.

М а л а. Я боюсь, милый.

Ц а р ь. Пока я с тобой — никого не надо бояться.

М а л а. Тебя могут убить, потому что ты стал похож на Него.

Входит Жрец, низко кланяется.

Ж р е ц. Мой повелитель, с каждым днем, с каждым часом положение осложняется. Люди, которые больше всех нуждаются, отказались повиноваться нам.

Ц а р ь (кричит). Казнить всех, повесить!

Ж р е ц. Твои слуги вчера повесили сотню, а сегодня на их место встала тысяча.

Ц а р ь. Повесить тысячу!

Ж р е ц. Напрасно…

Ц а р ь (багровея). Десять тысяч, сто!..

Ж р е ц. Все напрасно… Появился опасный проповедник. Он обещает всех людей сделать братьями, а тебя грозится убить. Его зовут Эммануилом…

Ц а р ь (обескураженно). Сын?..

М а л а. Милый, не слушай этого человека, он говорит так, чтобы меня опозорить.

Это место в пьесе каждый раз вызывало у Антона Петровича неприятные переживания. Началось с того памятного срыва, когда где-то после десятикратного повторения Лесей фразы: «Милый, не слушай этого человека», оскорбленный Онежко схватил ее за руки и крикнул:

— Слушайте его! Слушайте, как вам советуют! — и показал на режиссера, тоже начинавшего терять чувство самообладания, хотя с Семеном Романовичем подобное случалось весьма редко.