Жизнь — минуты, годы... - [50]

Почему вы, скифские бабы, молча сидите со сложенными на животе руками?

Подошел к старухе, поздоровался, но она не ответила. Стоял в раздумье, всматривался в нее и никак не мог избавиться от мысли, что перед ним сидит не каменная баба скифских времен, а подлинная, наша, живая. Медленно побрел он через все поле, шел по ботве к подножью горы, где находился ресторан «Отдых». В небе перекликались дикие гуси и облака пестрели, как белые крылья больших улетавших на юг причудливых птиц. Летний сад был пуст и необычайно тих. Свернул влево за густую живую изгородь, где стояли три круглых столика, и, удивленный, внезапно остановился. За крайним столиком — как раз за  т е м  столиком! — он увидел влюбленных юродивых. Сидели рядышком, плечом к плечу. Перед ними стояла бутылка красного вина, лежала краюха хлеба, тут же были хозяйственная сумка, портфель и палка с отполированным набалдашником. Воображение услужливым официантом поставило на старые места воспоминания, сдвинуло на одну плоскость два измерения: вчера — сегодня.

В ч е р а. С е г о д н я.

Опустевший сад… Горбатая гора, подбираясь к небу, уперлась безрогим лбом в солнце и остановилась. Каменный горб торчал под светлым небом, словно верблюжий.

Он воровато оглянулся вокруг, взял в руку стакан красного вина и сказал: «Выпьем». Бутылка еще была не допита. Они молча чокнулись и несколько мгновений смотрели друг на друга. Она прищурила глаз и попросила: «Глотни из моего стакана, я хочу, чтобы ты испил моего счастья». — «За твое счастье, Пирика». — «А ты испей мое счастье». Он церемонно поднес к губам свой стакан, у него дрожала рука, и вино проливалось на стол, подмачивало хлеб. Они символически обменялись счастьем. «Ты думала, Калинка, что мы когда-нибудь будем сидеть вот так, вдвоем?» Она тоненько засмеялась и произнесла: «Не смеши, Мишка». — «Смешной ты, милый, конечно, я думала, иначе я здесь не сидела бы сегодня». — «А я нет, я не мог и мечтать». Сразу выпила и долго потом еще смеялась, громко и радостно, будто ее щекотали. «Поцелуй меня, Пирика, здесь никто не видит, здесь тихо, и те разбойники нас не найдут». — «Почему?» — «Ты слишком красива и молода, чтобы я мог надеяться. Мне в любви не везет». Пирика снова сказала: «Не смеши, Мишка». И коротко поцеловала его в губы. Он положил свою ладонь на ее маленькую руку и слабо пожал. Она свободной рукой накрыла его руку и проговорила: «У тебя холодная рука». — «Еще раз, еще раз, а теперь я тебя, Пирика». — «Сердце горячее». Затем он отломил от краюхи кусок хлеба и начал его есть с яблоком. «У тебя очень сильно бьется сердце, отчего?» — «Ты рядом». Пирика тоже отщипнула кусочек и тоже начала есть хлеб с яблоком. Потом она ласково ударила его по щеке и сказала: «Не будь вульгарным». Руки у Пирики покрылись гусиной кожей и по телу пробегала легкая дрожь. «Мне прохладно, милый». За кустом, обнаруживая себя, кашлянул официант, он принес на тарелке несколько красных яблок, сорванных только что в саду и еще покрытых свежей росой, поставил тарелку на край стола и торопливо отошел прочь. «Тебе холодно, Пирика? Сядь поближе ко мне». Обнял, прижал ее голову к своей груди. Молча продолжали есть. Яблоки похрустывали на зубах. «Сейчас я в тебя выстрелю», — сказала она и щелкнула ему в лицо яблочным зернышком: пуф! Долго сидели молча, Пирика про себя подсчитывала удары его сердца: раз, два, три… Снова поддела ногтем зернышко, «выстрелила» и долго смеялась, она умела смеяться звонко и радостно, но при этом глаза ее оставались печальными. Потом высвободилась из его объятий и проговорила с едким укором: «Ты холоден как снег».

Хотелось прогнать непрошеных гостей. Обидно было до боли. Быстро пошел по узкой дорожке к павильону, знакомый официант вежливо склонил голову, пропуская его к буфетной стойке.

— Очень рад, что вы пришли. Очень! Очень! Здесь сядете или в саду? Я вас обслужу.

— Стакан вина и…

— Вы один? Или?

— …что-нибудь закусить, только поплотнее, я с утра ничегошеньки…

— Есть свежий балык, жареная курица, шашлык…

— На ваше усмотрение. Я пойду в сад.

— Вы знаете, у меня отец заболел.

— Да…

— Был всегда таким здоровым и крепким, а вчера вдруг…

— Сяду неподалеку от шашлычной жаровни.

— Пожалуйста. Вы знаете, я так встревожен, старик никогда ничем не болел.

— Да…

Он вернулся в сад; в тени, падавшей от горы, уже было прохладно, а по полям еще гуляло солнце, обагряло пересохшую землю, досушивало ее до конца. Далеко, казалось, прямо по полям мчались легковые машины, грузовики, автобусы — маленькие, игрушечные, детские. Там, подальше от собственной сорочки, — все казалось маленьким, игрушечным, смешным. Там, в отдалении, — миниатюрная игрушечная копия реального мира, прячущегося под собственной сорочкой. Одним пальцем можно заслонить маленькие смешные автобусы, дома, смешных маленьких людей. Одним своим пальцем, если поднести его близко к глазу.

Какой он смешной, этот официант… «Вы знаете, у меня отец заболел». У него просят ужин и стакан вина, а он… о теще, вывихнувшей ногу, или о свате, разбившемся на мотоцикле. Ах, что за чертовщину вы мне предлагаете и вообще лезете ко мне со своими болячками, неужели вы не видите, в каком состоянии я? Кто мне даст совет, кто ответит, что мне делать? Я сам с собою не могу совладать. Я — раб… Раб счастья…