Жизнь — минуты, годы... - [39]

— Помнишь, как ты тогда накричал на меня, когда останавливали машину?

— Ты не забыла?

— Я этого никогда не забуду. Любящие люди слишком чувствительны, их не следует бить.

— Кто не испытал огорчений, тот может вырасти легкомысленным человеком.

— Хорошо, я сегодня не буду спорить с тобой. Сядь ближе ко мне, я хочу, чтобы ты был моим и мы никогда не разлучались. Ты со мной теперь не показываешься на людях…

— Кажется, вор боится показаться среди людей в украденном пиджаке.

— Я же не пиджак.

— Зато краденая. «Украденное счастье» ты смотрела?

В ее глазах запрыгали веселые бесенята, на лице появилась саркастическая улыбка, она стала еще более обаятельной. Смотрела ему в переносье, придвинувшись к нему вплотную. Трудно было угадать, что она затевает, но в такие минуты она могла быть жесткой.

— Опасаешься. Ну что ж, по крайней мере это естественно: чувство страха за содеянное преступление.

— Я соскучился по тебе страшно, — попытался он перевести разговор на другое.

— Муж мой уже обо всем знает, я ему рассказала.

— К чему сейчас такие шутки?

— Он заявил об этом у тебя на работе. Он ни перед чем не остановится… Ну что, нравится тебе краденая жена?

— Я не понимаю твоих шуток.

— Я говорю серьезно.

— Твоего мужа ведь нет дома.

— Он вчера приехал, и я ему показала твои письма. Видишь?

Она подняла рукав блузы, и он увидел повыше локтя большие синяки.

— Представляю себе, какой можешь ты быть со своим мужем, если даже меня не щадишь. Маленькое жестокое существо.

Он смотрел на нее растерянно, смотрел долго, потом спохватился и спросил:

— Ты хотела испортить мне настроение? Если так, то считай, что ехала не напрасно.

За окном по шоссе пролетали автомашины, ветер, казалось, вычесывал из зеленых кудрей леса водяной душ, и он обрушивался на машины, на людей, на разноцветные женские зонтики. За багажниками машин вздымались седые облака водяной пыли, шины отпечатывали на асфальте зубчатые следы, которые тут же исчезали, заливаемые струями свежего дождя.

Какой там, к черту, свежий, обругал он самого себя за неудачный эпитет, ему надо было на ком-то сорвать злость. Гнилой дождь, журчит со всех сторон, сеется, как из прогнившей бочки.

Бил ветер, и лес колыхался волнами густо-зеленых ветвей, спускался вниз и с разбега застывал, наступая на дорогу шеренгой могучих дубов. А сверху катил и катил зеленый лесной шум, на дорогу лился с ветвей зеленый дождь, разбивался — разбрызгивался розовым вином на женских зонтиках, фиолетовыми чернилами на маслянистых пятнах дороги, змеился ручьями, сбегавшими по склонам к реке.

— Ты выпила бы чего-нибудь?

— Птичьего молока.

— Не капризничай. Я тебя такой не люблю.

— Это мое естественное состояние.

Он встал и пошел к выходу, она последовала за ним. К вокзалу подъехал поезд на электрической тяге — он останавливался здесь на минуту-две, и пассажиры, стоя на ступеньках среди протиснутых в тамбур чемоданов, торопливо прощались с провожавшими; женщины целовались, а мужчины пожимали друг другу руки — запомни силу моей руки и положись на нее в трудную минуту. Поезд подчистил перрон и, повитый зелеными облаками верб, весело помчался в мокрые поля, потонул в пелене седоватых далей.

— Я в буфет не пойду.

— Хорошо.

— Я пойду сейчас домой.

— Хорошо.

Она вышла на железнодорожную насыпь и спустилась к реке, он пошел за нею. Река несла свои бурные воды, затопленные прибрежные кусты верхушками выглядывали из воды, а волны то топили их, то снова поднимали над собою. Старые ивы забрели далеко в реку и теперь шли против течения, шли все быстрее, сбивая высокую пенистую пелену, обхватывавшую их израненные, с бугристыми наростами колени.

— Слышишь, я сейчас пойду домой, я говорю вполне серьезно.

— Хорошо.

Они стояли над рекой и смотрели в изменяющуюся затуманенную ширь, где старые ивы усталыми рыбаками тянули против течения полные неводы, шлепали босыми ногами, то замедляя на секунду, для передышки, свое движение, то снова торопились в путь. А волны налетали — грозные, рокочущие.

Она смотрела на воду, смотрела на идущие против течения деревья, на сбегавшие в реку ручьи, и у нее вдруг закружилась голова. Она вскрикнула и ухватилась рукою за его плечо.

— Уйдем отсюда, — тихо сказал он.

— Я никуда не хочу идти, я буду смотреть, как плывет весь огромный мир. Весь мир — как платформа вагона.

— Ты так можешь упасть в воду.

— А что бы ты делал, если бы это случилось?

— Трудно сказать.

Она удивленно посмотрела на него и резко отвернулась, потом пошла по берегу, ноги в промокших босоножках скользили, идти было трудно. Вскоре она остановилась и повторила вопрос:

— Что бы ты делал, если бы я упала в воду?

— Смотрел бы, как ты в ней барахтаешься.

— Я хочу чего-нибудь выпить. Малинового сока.

— Пойдем в буфет.

— Угостишь меня стаканчиком сока?

— С удовольствием.

— Ты настоящий кавалер, рыцарь.

В буфете у стойки стояла Соня. Ела бутерброд. Она как раз откусила большой кусок, набила полный рот и ничего не могла сказать, лишь показывала пальцем на свои оттопыренные щеки да смеялась одними глазами.

Он взял шоколадный ликер, бутерброды с ветчиной и конфеты. Других закусок не было.

— Помнишь, в павильоне тогда тоже не было закуски, и мы взяли конфеты. У нас все повторяется, не так ли?