Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [73]

Георг Людвиг Канкрин родился, вырос и получил высшее образование в Германии. В Россию прибыл в 1797 году вслед за своим отцом, который к тому времени уже несколько лет управлял казенной соляной конторой в Старой Руссе. В помощниках у отца, а затем на службе у крупного промышленника и финансиста той эпохи Абрама Перетца Канкрин изучил финансовую систему России и премудрости финансового управления, проявив при этом незаурядный талант, широту мышления и способность к теоретическим обобщениям. В 1803 году он поступил на госслужбу, которую сочетал с теоретическими исследованиями по вопросам финансового и материального обеспечения. Его работа «О системе и средствах обеспечения больших армий» (на немецком языке) привлекла внимание немецких генералов, окружавших в то время Александра I. Генерал Пфуль представил Канкрина императору. Во время войны 1812–1814 годов Канкрин руководил денежным довольствием и материальным обеспечением армии, проявив при этом такую распорядительность и честность, что страна вышла из войны с нерасстроенными финансами и без неподъемных долгов. Николай I считал Канкрина одним из главных сокровищ, унаследованных им от брата. Конечно, Е. Ф. Канкрин был идеальной фигурой для того, чтобы напомнить императору о желании Муравьева поступить на штатскую госслужбу. И – какая удача! – Канкрин был женат на дальней родственнице Михаила – Екатерине Захаровне Муравьевой. Она была на двадцать лет моложе мужа, и он нежно любил ее, свидетельство чему – пятеро детей, родившихся у Канкриных до описываемых событий, и еще двое – в последующие годы.

Катя Канкрина, ровесница Михаила, доводилась ему шестиюродной сестрой, то есть десятой водой на киселе. Но ее родной брат Артамон был его хорошим знакомым. Они вместе учились в Московском университете, состояли в математическом обществе, 27 января 1812 года в один день были произведены в офицеры. Встречались они и позже по квартирмейстерской службе, и в тайном обществе тоже. В 1817 году Артамон был замешан в планы цареубийства (точнее – в разговоры на эту тему). В 1825-м командовал гусарским Ахтырским полком. Во время восстания должен был выступить со своими гусарами на соединение с Черниговским полком под командой Сергея Муравьева-Апостола и идти на Киев, но в последний момент отказался. Был судим и приговорен к смертной казни, замененной позже пожизненной каторгой, которую и отбывал к моменту, о котором идет речь.

Как видим, знакомство из тех, которые жгутся. Родственное протежирование было в то время в порядке вещей, но в этом случае многие поостереглись бы обращаться к сестре государственного преступника. Многие, но не Михаил.

Здесь я хочу прояснить один существенный момент. С легкой руки П. В. Долгорукова родилось и по сей день повторяется утверждение, будто Михаил Муравьев после оправдания отрекся от своих товарищей по тайному обществу. Но кто были его товарищи и что значит отрекся? Во-первых, он никогда не разделял радикальных взглядов и террористических методов, проповедуемых Павлом Пестелем, и вряд ли считал «товарищами» адептов этих взглядов, в том числе своих родственников Никиту Муравьева, Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов. Скорее всего, и они платили ему тем же. Едва ли Михаил числил среди своих товарищей Сергея Трубецкого – злого гения декабристов, который в первый же день после ареста назвал Михаила в числе членов «первоначального» общества.

К «товарищам» он скорее готов был отнести тех, кто на разных этапах отошел от движения, не повел солдат обманом под пули и картечь на Сенатской площади и в степях Малороссии: брата Александра, Ивана Якушкина, Ивана Бурцова. Отрекся ли он от них? Да, он не переписывался с братом Александром и Иваном Якушкиным, находившимися в Сибири – первый на госслужбе, второй – на каторге, ни с Иваном Бурцовым, отправленным на Кавказ с сохранением звания полковника и уверенно продвигавшимся к генеральскому чину (он станет генерал-майором в 1829 году, незадолго до своей героической гибели). Тому есть вполне рациональные объяснения. Во-первых, Михаил понимал, что все письма осужденных и даже оправданных лиц, проходивших по делу 25 декабря, перлюстрировались. Так что доверить бумаге что-либо серьезное было нельзя, а писать «просто так» он, как мы уже знаем, не любил. Во-вторых, по печальному опыту следствия он знал, что друзья его юности – люди в высшей степени достойные – имели склонность к некоторой, как бы сказать помягче, неосмотрительности. Достаточно сослаться на упомянутое выше торжественное заявление брата Александра или «совершенно честное» показание свояка Ивана, чуть было не погубившие Михаила… Но за их жизнью он следил и имел о ней точные известия: об Александре – от отца и жены, которая переписывалась с женой Александра Прасковьей, об Иване Бурцове – от брата Николая, под командой которого тот служил.

Что же касается Ивана Якушкина, то известия о его сибирской жизни доходили до Михаила из первых рук – от Насти Якушкиной и ее матери, а Мишиной тещи Надежды Николаевны Шереметевой, в доме которой Муравьевы часто и подолгу живали под одной крышей с женой и детьми Ивана Дмитриевича. Дети Муравьевых росли вместе с детьми Якушкиных и вместе с ними воспитывались в духе почитания и восхищения, которыми было окружено имя Ивана Дмитриевича в доме.