Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [70]
К счастью для М. Муравьева, упомянутые показания С. Муравьева-Апостола в доклад следственной комиссии императору не вошли. Но окончательное решение было за царем. Николай колебался и при первом докладе ему резюме по делу Михаила Муравьева наложил резолюцию «подождать». Два с половиной месяца Муравьев ждал: без допросов, без ответа на свои письма к царю и Бенкендорфу с просьбами принять его для личных показаний. Ждал в сносных условиях, но в полном мучительном неведении. Можно представить, чего стоили ему эти месяцы ожидания.
Но были и светлые минуты… Госпиталь, в котором находился Михаил, не был тюрьмой. Кроме дежурного, во дворе под окнами его палаты никакой охраны не было. В одно прекрасное утро в госпитальный двор вошла и завязала разговор со скучавшим солдатом-караульным молодая женщина, по виду одна из тех, которые торговали молоком вразнос по всему Петербургу. В крестьянской одежде, с мерным черпаком и двумя большими кринками через плечо. Михаил стоял у окна, он ждал ее появления. Разговор молочницы с караульным протекал совершенно спокойно. Судя по всему, ни речь ее, ни внешний вид не дали солдату никаких оснований усомниться в том, что он разговаривает с простолюдинкой. Между тем это была женщина, принадлежавшая к одному из самых аристократических родов России, жена Михаила и мать его троих сыновей Поля Муравьева. Не имея разрешения на свидание с мужем, она приехала в Петербург и прибегла к такому маскараду, чтобы хотя бы дистанционно пообщаться с ним, морально поддержать его. Ей пришлось долго репетировать, обучаться крестьянским ухваткам и речи, но свою роль она сыграла безупречно…
Эту историю со слов Сергея Николаевича Муравьева рассказывает в своей книге Д. Кропотов. Неизвестно, каким образом была передана Михаилу весточка о предстоящем свидании. Да и вообще вся история выглядит слишком авантюрной и романтичной и не очень похожа на правду. Тем более что Пелагею Васильевну Муравьеву мы больше знаем по отзывам недоброжелателей, относящимся, правда, к гораздо более поздним временам, когда она была строгой губернаторшей, генеральшей, министершей. В дневнике министра внутренних дел П. Валуева, который несколько лет работал у М. Н. Муравьева в Министерстве госимуществ и часто бывал в доме Муравьевых, она прямо именуется «змеей». Да и братья Михаила, похоже, недолюбливали невестку (есть соответствующие пассажи в их переписке). Но я тем не менее склонен верить Кропотову. Во-первых, Пелагее было в тот момент всего 25. А во-вторых, она, несомненно, опиралась на полную и всестороннюю поддержку своей матери, а может быть, ею и была вдохновлена на этот маленький подвиг любви. Н. Н. Шереметева, женщина энергичная и властная, играла не последнюю роль в выборе мужей для своих дочерей. А когда оба оказались под следствием, всеми силами поддерживала усилия Поли и Насти как-то ободрить супругов. Особенно ярко это проявилось в ходе многолетней истории со стремлением Анастасии Якушкиной следовать за мужем в Сибирь. По оценке Н. Н. Муравьева-отца, хорошо знавшего Надежду Николаевну, это стремление своим источником имело в равной мере любовь Насти к мужу и решимость ее матери пойти на любые жертвы, чтобы поддержать «страдальцев». Михаила страдальческий венчик миновал, но в тот момент это далеко еще не было очевидно. Понятно, что сострадательная теща сделала все, чтобы поддержать и организовать необычное свидание старшей дочери с мужем-арестантом…
Наконец следствие закончилось. Никаких дополнительных материалов, компрометирующих М. Муравьева, не поступило. При повторном докладе по его делу царь пишет резолюцию «Отпустить». Муравьев выходит из-под ареста и получает оправдательный аттестат. Вот он: «По Высочайшему Его Императорского Величества повелению Комитет для изыскания о злоумышленном обществе сим свидетельствует, что отставной подполковник Михайло Николаев сын Муравьев, как по исследованию найдено, никакого участия в преступных замыслах сего общества не принимал и злонамеренной цели оного не знал. Санкт-Петербург, декабря 9-го дня 1826-го года»[213].
Это был еще один, важнейший урок для Михаила. Он не мог не понимать, что его объяснения уязвимы и полное оправдание – результат снисхождения царя. Думается, что именно в этот момент Муравьев принес обет нерушимой преданности государю. Не власти вообще, не сановникам любого ранга, которые для него навсегда останутся «тварями», а Николаю Павловичу Романову как помазаннику божьему и как человеку, который проявил великодушие, закрыв глаза на нестыковки в уверениях Михаила о своем полном неведении относительно «Союза спасения», рокового собрания у брата Александра осенью 1817 года и существования тайного общества после роспуска «Союза благоденствия» в январе 1821-го. Этому обету он никогда не изменит.
Принести такой обет Николаю I для Муравьева было тем легче, что новый царь был свободен от того, чего Михаил не мог не вменять в вину его предшественнику: от обмана надежд, внушенных либеральными заявлениями Благословенного в 1818 году. Не говоря уже об обиде за братьев. Да и чрезмерной любви ко всему иноземному и презрения к отечественному, инкриминируемых Александру Павловичу, в первых шагах Николая не наблюдалось. Напротив, из уст в уста передавались слова, оброненные им в решающие часы противостояния 14 декабря. В ответ на реплику одного из иностранных послов о том, что присутствие в свите Николая на Дворцовой площади представителей Европы подтверждает законность его прав на престол, новый император сказал тогда: «Это наше домашнее дело, в котором Европа ничего не понимает».
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.