Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [69]
Поведение Михаила Муравьева, напротив, было с начала до конца рационально и подчинено продуманной системе. («Система» вообще любимое понятие Муравьева, которое он позже применял, вырабатывая и реализуя свои предложения по тем или иным вопросам: будь то управление государственными крестьянами, порядок отмены крепостного права или усмирение восставшей шляхты.)
В данном случае система состояла в том, чтобы не скрывать факта членства в тайном обществе, но при этом твердо и полностью отрицать какое-либо участие в противозаконных действиях и даже знание о них и не называть никого из соучастников, кроме тех, кто заведомо был уже арестован и давал признательные показания либо был недосягаем для следствия. И при этом не жалеть слов для изъяснения своей преданности государю. Эту систему он выдержал неуклонно. В письменных показаниях Муравьев сообщает: «В ноябре и декабре 1817 года начало образовываться при мне тайное общество под названием “Союз благоденствия”, которое имело целью распространение добрых нравов, просвещения и противостоять против лихоимства и неправды»[206]. Конечно, он лукавит. Замысловатая формулировка: «начало при мне образовываться» и даты: «в ноябре-декабре 1817 г.» ненавязчиво, но однозначно сигнализируют, что до той поры он об обществе слыхом не слыхивал и, следовательно, о разговорах про цареубийство (сентябрь 1817 г.) ничего знать не мог. Лукавит он и по вопросу о целях общества: ему было прекрасно известно, что среди этих целей числилось и изменение государственного строя. На вопрос о других участниках М. Муравьев называет брата Александра, Фонвизина, Трубецкого, Новикова и Льва Перовского. Первые трое, он знает, арестованы и дают признательные показания, Новиков умер, а Лев Перовский за границей и, если не захочет, может не возвращаться в Россию. (Лев Перовский вернулся, был оправдан и сделал блестящую карьеру.) Других участников, заявляет Муравьев, он «запамятовал». Это с его-то феноменальной памятью. На достойное поведение М. Муравьева под следствием первым указал П. Щеголев[207] и тем опроверг распущенную Петром Долгоруковым еще в 1861 году клевету, будто Муравьев сдал многих товарищей и тем сильно навредил им.
Муравьев не сдает позиций и тогда, когда ему в письменном виде задается прямой вопрос о замысле цареубийства в сентябре 1817 года, причем задается в такой форме, которая должна показать полную осведомленность следствия. От него требуют объяснить, какие причины родили это ужасное намерение и кто разделял его. «Все означенное… для меня совершенно чуждо, я ни на каких подобных совещаниях не был и потому ничего о сем изъяснить не могу», – отвечает Михаил[208]. Твердая позиция М. Муравьева по задаваемым вопросам находится в резком контрасте со стилистикой его писем к царю и Бенкендорфу. Они напоминают причитание, плач Ярославны: «Страдалец от ран, понесенных в 1812 году… Государь всемилостивейший, чем прогневал я Ваше Императорское Величество, даждь услышать мне вину свою и принести свое оправдание»[209]. Стилистически Михаил Николаевич здесь явно переборщил, но по содержанию, как подметил М. Долбилов, все то же: невиновен, прошу дать возможность оправдаться[210]!
Показания других подследственных (С. Трубецкого, Никиты Муравьева) в целом подтверждали показания М. Муравьева о его неучастии в роковом совещании в Москве в сентябре 1817-го; он упоминался как соавтор умеренного устава «Союза благоденствия» и среди окончательно «отставших» после января 1821 года. Осложняло его положение показание И. Якушкина о том, что в январе 1821 года М. Муравьеву был прочитан устав нового, потаенного общества, то есть что Муравьев знал о тайном решении продолжить деятельность организации[211]. Два опасных для Муравьева момента есть также в деле Сергея Муравьева-Апостола. Он упоминает М. Муравьева среди основателей «первоначального» общества, что противоречит утверждениям Михаила о своей полной непричастности к обществу до ноября-декабря 1817 года. В том же деле есть сообщение Бестужева о том, что Муравьев-Апостол посылал его (Бестужева) в Москву с письмами к Михайле Муравьеву и Михайле Фонвизину в 1823 году, то есть через два года после якобы окончательного разрыва Михаила с обществом[212]. Значит, и в этот период М. Муравьев, вероятно, поддерживал связи с заговорщиками, ибо о чем еще могло посылаться письмо одного из руководителей движения двум его ветеранам не по почте, а с надежным гонцом. Но к счастью для Муравьева, Бестужев его тогда не застал и письма ему не передал. Сам же факт отправки к нему такого письма не был поставлен Муравьеву в вину.
Особенно печальные последствия для Михаила Николаевича могли иметь уже упомянутые выше показания Александра Муравьева и его заявление, написанное с целью облегчить участь младшего брата. Старшие товарищи, которые уже на первых допросах сдали его как одного из активных участников тайного общества; брат, который, действуя из лучших побуждений, едва не разрушил всю конструкцию его защиты; свояк, который едва не погубил его своими показаниями… Муравьев приобретает горький опыт необходимости быть осторожным с друзьями. Именно этим, думается, объясняется его сдержанность в переписке, особенно в первые годы после следствия.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.