Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [60]
Несчастные родители искали утешения у Бога. В душе Александра возрождение глубокой православной религиозности, происходившее под влиянием жены, каким-то загадочным образом непротиворечиво сочеталось с активизацией его масонских увлечений. Он настойчиво постигал глубинные основы масонства, регулярно посещал собрания вольных каменщиков и приобретал все более высокие позиции в их сообществе.
Так прошли шесть с половиной лет, в течение которых общение Александра с былыми соратниками по тайному обществу носило исключительно случайный и спорадический характер.
События 14 декабря застали Александра Муравьева в Москве. В первые же дни после начала следствия он был упомянут в качестве одного из основателей «первоначального» тайного общества сначала Сергеем Трубецким, чуть позже Павлом Пестелем. 11 января Александр был арестован, спешно доставлен в Петербург и помещен в Петропавловскую крепость. В ходе следствия А. Муравьев не скрывал своего участия в создании тайного общества. Но он оспаривал, что был единственным его создателем и руководителем, и назвал имена 20 других «сочленов» общества. Среди названных числился и брат Михайла. При этом Александр в пылу раскаяния не очень следил за формулировками, в результате его первичные показания при буквальном прочтении могли быть истолкованы весьма опасным для Михаила образом: Александр сообщал, например: «В продолжение 1817 и до начала 1819 году я в обществе был. <…> Члены тайного общества, бывшие, когда я был членом… [следует перечисление 20 имен, среди которых назван] брат мой родной Михаил Николаевич Муравьев»[183]. Получается, что Михаил был в обществе изначально, а значит, должен был знать о московском заговоре. Александр не мог знать, что этим опрокидывалась вся конструкция защиты Михаила. Непродуманным было и специальное заявление Александра о непричастности Михаила к преступным замыслам: «…брат мой родной, отставной Подполковник Михаил Николаевич Муравьев, всегда удалялся, или с омерзением прекращал всякие преступные разговоры. Он всегда держался прямой писанной цели общества, которая была распространение Просвещения и Добродетели; и когда мне случалось увлечену быть страстью, то он всегда приводил меня к порядку. О сем теперь торжественно объявляю. 17 января 1826 г.»[184]. Значит, Михаил не раз присутствовал при «преступных разговорах», знал о них… Правда, несколькими днями позже, видимо, поняв опрометчивость своих прежних показаний, Александр сообщал, что брат его «Михаил Николаевич Муравьев, Иван Григорьевич Бурцов, Петр и Павел Иванович Колошины и Алексей Васильевич Семенов… ни один из них также не был членом первого общества, названном здесь Союзом Спасения»[185].
Сознался Александр и в участии в роковом собрании в сентябре 1817 года, на котором обсуждался план цареубийства. Эти признания сопровождались выражением искреннего и полного раскаяния с упором на то, что покаяние перед Богом он принес еще в 1819 году, был наказан за свои преступления смертью детей и сестры и с тех пор ничем не усугублял своей вины.
«В уважение полного и искреннего раскаяния» Александр Муравьев, которому, судя по некоторым его письмам, в начале следствия угрожали чуть ли не смертной казнью, был приговорен всего лишь к шести годам каторжных работ с последующим бессрочным поселением. Жена Прасковья Михайловна сразу же отправилась за мужем. Ее сопровождали две сестры – одна из которых, Варвара, была невестой также сосланного декабриста Муханова, а другой – Марфе было суждено спустя много лет стать супругой овдовевшего Александра Николаевича.
Уже в Сибири их нагнала новая царская милость. Каторга отменялась, как и лишение дворянства, званий и чинов. Оставалась только высылка и запрет покидать указанное для проживания место, но и тут суровый Якутск был заменен на более сносный Верхнеудинск. Еще через некоторое время царь вернул А. Н. Муравьеву право поступать на гражданскую государственную службу. В апреле 1828 года он был назначен иркутским городничим.
Невелика честь для 36-летнего человека, который в 23 стал полковником Генерального штаба. Муравьев тяготился незначительностью своей должности. «Начальников имею много, кроме генерал-губернатора и губернатора. Ибо все присутственные места мне повелевают, а я всем по умению повинуюсь. Признаюсь, что нет для гордости лучшего исправителя, нет против нее сильнейшего лекарства, как быть городничим в Иркутске», – писал он с горечью. Однако надежды не терял: «Молю бога, да поможет мне и в сей должности показать свою ревность к службе: беспристрастием, деятельностью и толковатостью [то есть толковостью]». Это из его письма шурину Валентину Шаховскому[186]. В том же письме он сообщает, что жалованья ему назначено «кажется[,] только шестьсот рублей», и формулирует свое кредо относительно любых левых доходов: «все прочее есть беззаконие, корыстолюбие, лихоимство, воровство, грабеж. Мы, кажется, любезный друг, всегда так разумели, так навсегда и будет, и хотя бы мне пришлось для существования своего продать последнее свое платье, но я с помощью божиею устою в своих правилах вышеозначенных»
