Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [51]

Так как же быть? Если бы Михаил не был подготовлен, наиболее логичным ответом на предложение брата была бы стандартная для таких случаев фраза: «Мне надо подумать». Но Михаил отвечает сразу. Он явно нашел возможность заранее познакомиться с Пестелевым Статутом и, конечно, увидел его многочисленные несообразности и гипертрофированный радикализм, утопический, но от этого не менее опасный для самих радикалов. Но он также взвесил те потери, которые ему пришлось бы понести в случае полного разрыва с заговорщиками. В итоге Михаил категорически отказывается от принесения требуемой клятвы, но не от участия в обществе. Он готов играть, но не по тем правилам, которые диктует чужой и самоуверенный немец, а «не иначе… как с тем, чтобы устав <…> основанный на клятвах, правилах слепого повиновения и проповедовавший насилие, употребление страшных средств кинжала, яда, был отменен»[155] (курсив мой. – П. Ф.). Михаила поддерживают Бурцов и братья Колошины, а чуть позднее к ним присоединяется и Иван Якушкин.

Таким образом, Михаил Муравьев, не став формально членом тайного общества, сразу выдвинулся на место лидера умеренного крыла создаваемой организации, противостоящего радикальному крылу во главе с П. Пестелем. В «Союзе спасения» едва ли насчитывалось полторы дюжины участников с оформленным или не оформленным членством. Из них четверо, сохраняя связь с союзом, открыто заявляли о несогласии с предлагаемым уставом. Еще трое – князь Долгоруков и братья Шиповы перестали посещать собрания заговорщиков. Раскол – ситуация, типичная для русской оппозиции всех времен.

Чтобы продолжить наступление на Пестеля, умеренному крылу был необходим альтернативный проект устава. Под давлением Муравьева-младшего было принято решение подготовить такой документ. В то время в России был весьма популярен опыт прусского «Союза добродетели» (по-немецки «Tugendbund»). «Тугендбунд» был создан прусскими патриотами после поражения их страны в войне с Наполеоном в 1808 году. Внешне создатели союза декларировали самые общие просветительские и гуманитарные цели, а также укрепление национального самосознания под эгидой королевской власти. В действительности же речь шла об организации пассивного, а когда представится возможность, и активного, сопротивления французскому господству. Такая возможность представилась после разгрома Великой армии Наполеона в России. В этот решительный момент деятельность союза послужила моральной и организационной опорой Фридриху-Вильгельму III для разрыва вынужденного союза с Наполеоном и перехода на сторону антифранцузской коалиции.

В январе или феврале 1817 года Михаилу Муравьеву и его единомышленникам попал в руки экземпляр устава «Союза добродетели» на немецком языке. Они просмотрели документ и нашли его подходящим в качестве образца для проекта устава создаваемого тайного общества. Логика этого решения не очевидна. Устав «Тугендбунда» писался в момент, когда Пруссия после военного поражения переживала национальное унижение, оказавшись в полной зависимости от иноземного противника, писался как завуалированная программа объединения лучших сил общества в интересах национального возрождения. Россия в 1817 году находилась на пике славы после победоносной войны и установления русского доминирования в Европе. Казалось бы, ничего общего. Но аналогия усматривалась не во внешнеполитической, а во внутриполитической сфере. Вероятно, Михаил Муравьев и его единомышленники рассуждали примерно так: «Государь хочет добра, но он окружен недобросовестными сановниками, по существу, врагами отечества. (О наличии «внутренних врагов» в России в этом смысле упоминал в частных беседах и сам царь.) Мы зовем в свои ряды честных патриотов, людей безупречной порядочности, чтобы постепенно формировать общественное мнение в поддержку добрых намерений государя и вопреки вредоносному влиянию его недобросовестных слуг».

Нам, людям XXI века, эта логика кажется слишком наивной для программы, претендующей на реализм. Она казалась наивной и 150 лет назад, когда Л. Н. Толстой завершал работу над «Войной и миром». Но вот будущему декабристу, умному и образованному Пьеру Безухову, она наивной не казалась. Вспомним, как в эпилоге романа он, приехав в 1820 году из Петербурга от «князя Федора» (Шаховского?), жалуется, что «государь ни во что не входит», всем заправляют Аракчеев, Магницкий, Голицын и tutti quanti… «Все гибнет, в судах воровство, в армии – одна палка… Что молодо, честно, то губят… Все слишком натянуто и непременно лопнет…», – говорил Пьер, «как всегда, вглядевшись в действия какого бы то ни было правительства, говорят люди с тех пор, как существует правительство», – иронично добавляет Толстой. Видно, Лев Николаевич не очень-то верит в адекватность оценок Пьера и в его простой рецепт противодействия злу: «ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое»… Действительно, как наивно. Но как прекрасно!

Впрочем, возможна и другая интерпретация «наивности» авторов нового устава, та, которую в своих «Записках» 1855 года предлагает Иван Якушкин, – так сказать, Пьер Безухов тридцать пять лет спустя. «В самом начале [нового устава] было сказано, что цель общества – противодействовать злонамеренным людям и споспешествовать благим намерениям правительства», – сообщает Иван Дмитриевич. И добавляет: «В этих словах была уже наполовину ложь, потому что никто из нас не верил в благие намерения правительства»