Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [180]

Число привлеченных к следствию достигало уже двухсот. Старый генерал был, как всегда, усерден. Полуслепой, мучимой одышкой, сам допрашивал главных подозреваемых, обращаясь к ним, между прочим, на «вы», как следует из воспоминаний Ивана Худякова[548]. Допрашиваемые с разной степенью готовности давали показания друг на друга, но разветвленной организации в России и серьезных зарубежных связей не находилось. Польская тема хотя и актуализировалась, но довольно неожиданным образом. В ходе розыскных мероприятий по делу Каракозова полиция вышла на след людей, в основном поляков, организовавших побег из тюрьмы Ярослава Домбровского и его подельников. Соответствующие обвинения были предъявлены трем задержанным, но ни одному из этих трех нечего было предъявить по делу Каракозова. Муравьев понял, что ищет то, чего попросту не существует.

Но было другое. Ядро наиболее активных членов Организации составляли молодые провинциальные дворяне из мелкопоместных. Те самые, по которым «одним концом» ударила «великая цепь», порвавшаяся в 1861 году. На тропу антигосударственной борьбы выходили дети мелкопоместных дворян, выбитые из привычной жизненной колеи своего сословия, люди с претензиями, но без перспектив, достаточно грамотные, чтобы поверхностно ухватывать «зловредные теории социализма и коммунизма»[549], но без серьезных знаний. Выходили как продукт разложения поместного дворянства – исконной опоры самодержавия. Может быть, не такими словами, но примерно так по содержанию осмысливал ситуацию Муравьев, человек, который несколькими годами раньше указывал на риски, связанные с реализованным вариантом крестьянской реформы. «Явление… новое у нас, сложное, и причины его лежали глубоко в том социальном потрясении, которое наше общество стало переживать по окончании Крымской войны», – эти слова о Каракозове и ишутинцах тоже принадлежат А. Мосолову[550], но они, скорее всего, близко к тексту воспроизводят мысли его командира и наставника. Далее А. Н. Мосолов рассказывает: когда Катков прислал Михаилу Николаевичу гранки своей статьи, в которой проводилась мысль, что события 4 апреля «есть ухищрение Запада и польщизны», граф назвал эту статью «блестящей софистикой… для сваливания с больной головы на здоровую» и посоветовал не «закрывать глаза на внутреннее, домашнее зло, пустившее глубокие корни»[551].

Итак, главный результат следствия, проведенного Муравьевым, тот, что Каракозов и каракозовщина суть домашнее зло. Это был серьезный сигнал тревоги не тактического, а стратегического свойства.

Примерно в том же духе была выдержана и всеподданнейшая записка, поданная Муравьевым через два месяца после начала следствия. В России распространились социалистические кружки, констатировал автор. «Не могу не выразить глубокого своего убеждения в необходимости скорейших мер к ограждению государства от дальнейшего распространения разрушительных учений нигилизма и вообще демократических начал, проникнувших во все классы общества и поколебавших уже отчасти уважение к власти, которая от этого сама потеряла доверие к собственной силе». Далее Муравьев предлагал в местах наибольшего распространения антиправительственной пропаганды (столицы и приволжские губернии) «заменить некоторых губернаторов людьми более опытными и энергичными» с «увеличенной в некоторых отношениях властью». Предложения, как видим, оригинальностью не блистали. Но ведь явление действительно было новым, было первым симптомом неизвестной еще болезни, и как лечить ее, еще никто не знал. Царь счел записку заслуживающей внимания, а предлагаемые меры – нуждающимися в конкретизации. На оригинале записки рукой императора написано: «Желаю, чтобы обсуждены были меры, которые необходимо будет принять по разным ведомствам, дабы положить конец, елико это возможно, злу, растравляющему наше молодое поколение»[552]. Результатом рассмотрения записки Муравьева стала последовавшая через пять дней отставка министра просвещения А. В. Головнина, принявшего на себя ответственность за то, что допустил «растление молодого поколения». Но никаких системных мер, которые могли бы противостоять зловредному влиянию, осуществлено не было. Царь изначально не был уверен в возможности таких мер. Он так и пишет: «елико возможно». Этот фатализм Александра II и приведет в конце концов к катастрофе 1 марта 1881 года.

Пока же царь торопил с завершением следствия, судом и казнью. Что стрелявший будет казнен, сомнений не вызывало, следующего по степени вины, Ишутина, Александр изначально предполагал пугнуть, но помиловать. Спешил же царь оттого, что хотел поскорее покончить это дело, возбуждавшее нежелательные мысли и толки об испорченности молодежи и ненадежности дворян. К тому же в октябре ожидалась свадьба наследника с датской принцессой Дагмар. С мрачными впечатлениями суда и казни нужно было покончить до ее приезда. В общем, текучка заедала и не давала подумать о главном, а всенародное ликование по поводу чудесного спасения помазанника заглушило страх, испытанный этим самым помазанником от того, что впервые на царя поднял руку человек ранее неизвестной формации: продукт распада патриархальных связей и ценностей с больной душой, неистовой жаждой справедливости для всех и славы для себя, с готовностью убивать и умирать. Люди этого типа составят когорту цареубийц, уничтоживших в конце концов Царя-освободителя…