Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [178]

В числе своих занятий зимой 1866 года Муравьев называет, наконец, участие в заседаниях Государственного Совета. Во главе Совета «неуч» и «тварь» – великий князь Константин Николаевич. Существенной роли в обсуждении вопросов повестки дня Муравьев, похоже, не играет. Ограничивается участием в голосованиях. Но Государственный Совет – это не только заседания. Это еще и кулуары, где легко встретиться и переговорить с нужными людьми из истеблишмента из числа тех, которых позвать к себе домой неудобно по малости знакомства или какой-то другой причине. Ездить с визитами самому семидесятилетнему графу и кавалеру ордена Андрея Первозванного не к лицу. А хлопотать есть о чем, например, о сохранении кресла ковенского губернатора за сыном Николаем. После отставки отца появились другие претенденты на этот пост. Об этом мы узнаем опять же из дневника Валуева. Вообще в этом дневнике о Муравьеве так много записей, что объясняться это может только каким-то сильным чувством – любовью (что вряд ли) или ненавистью. А может, тем и другим вместе, фрейдовской амбивалентностью чувств. Биографических оснований у Валуева для сыновьих (по Фрейду) чувств к Муравьеву достаточно: он годами едва ли не каждый день являлся к Муравьеву на доклад в министерстве, обедал и ужинал у Муравьевых за столом у тайно ненавидимой им Пелагеи Васильевны… Впрочем, это только догадки.

3 апреля 1866 года Муравьев завершает диктовку. Предстоит редактирование. Потом принятие окончательного решения: публиковать или не публиковать – и доклад государю. Но на следующий день ситуация круто изменяется. В Петербурге у входа в Летний сад неизвестный плохо одетый молодой человек предпринимает попытку застрелить Александра II. Он промахивается, его хватают.

Первая мысль у всех: это месть поляков. Но скоро распространяется весть: стрелял русский, назвавшийся крестьянином Петровым.

По свидетельству Д. А. Милютина, Александр II обладал способностью сохранять внешнее спокойствие даже в минуты величайшей опасности. Он не потерял самообладание и сейчас, но внутренне был потрясен: крестьянин, один из тех, кого он освободил, поднял на него руку. Довольно скоро становится, однако, известно, что под именем крестьянина Петрова скрывался сын мелкопоместного дворянина Сердобского уезда Саратовской губернии Дмитрий Каракозов, недоучившийся студент 25 лет от роду.

Узнав настоящее имя преступника, царь несколько успокоился. Но в голове все равно не укладывалось: дворянин из самого сердца России! среди бела дня! в центре столицы, при скоплении народа! И ни князь Долгоруков со всеми его жандармами, ни губернатор Суворов со всеми его полицейскими ничего не смогли сделать, чтобы предотвратить… Царь был потрясен… и призвал Муравьева.

Это было уже третье призвание. В 1857 году, когда только зрело решение во что бы то ни стало приступить к освобождению крестьян, Александру доложили, что его воли недостаточно, что для реформы нет главного – денег. Александр почувствовал, что он в безвыходном положении, и призвал Муравьва на пост министра государственных имуществ, чтобы найти необходимые средства. Муравьев пришел, и деньги появились. Но министр госимуществ на этом не остановился, он стал навязывать царю свои подходы. Александр почувствовал, что Муравьев пытается противиться ему, и тот оказался в отставке.

Тот же психологический рисунок повторился в 1863–1865 годах. Александр был глубоко встревожен разгоравшимся мятежом и вероятностью военного вмешательства западных держав. «Может повториться 1812 год», – сказал он тогда Н. Н. Муравьеву. Даже не 1856-й, когда враг стоял на русской земле, но за 1400 верст от жизненных центров России, а 1812-й, когда он пришел в Москву. «Если мятеж затянется, – думал тогда Александр, – враг может посягнуть на столицу». И он призвал Муравьева. Тот в три месяца усмирил мятеж, но на этом не остановился и принялся действовать дальше, частью навязывая царю свою волю, частью действуя на основании весьма расширительного толкования предоставленных ему полномочий. Александр почувствовал, что это унижает его, и Муравьев опять оказался в отставке, хотя и почетной.

Призвание почти слепого и сильно сдавшего Муравьева после выстрела Каракозова состоялось, как мне кажется, в результате импульсивного решения по сложившемуся стереотипу. 7 апреля Михаил Николаевич был приглашен во дворец и назначен председателем высочайше учрежденной следственной комиссии по расследованию покушения 4 апреля.

В отличие от назначения в Вильну, эта просьба государя действительно была для Муравьева полной неожиданностью. Тем не менее он не колебался. Еще раз убедиться, что без него не могут обойтись, что он получает еще одну возможность ущучить «тварей», было для него само по себе самой высокой наградой.

Мы имеем свидетельства двух современников, которые близко знали Муравьева и напрямую общались с ним в эти дни. «Граф как бы по мановению волшебства сразу преобразился. <…> Это было последнее напряжение души, жаждавшей подвига»[543], – это впечатление А.Н. Мосолова, зафиксированное, правда, уже после смерти Михаила Николаевича. Впечатление П. А. Валуева окрашено совсем в другие тона. Но некое «преображение» он тоже фиксирует: «Один факт, что его сочли нужным, изменил его снова… Он иначе ходил, иначе садился, командовал райткнехтами, сердился, что его заставляли ждать, и пр.». И дальше со злой иронией: «Эта благородная природа обнаружилась во всей своей пластичной красоте»