Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [177]
Да, с января 1866 года Михаил Николаевич принялся за мемуары. Мысль положить на бумагу свои воспоминания и размышления о виленских временах приходила ему давно. Он даже успел, в принципе, согласовать ее с государем, составил план, но долго не мог приняться. Думаю, мешало отсутствие ясности относительного того, кто будет читателем. От этого зависела степень откровенности в описаниях и оценках. Решение пришло под Новый год: писать так, как он видел и чувствовал, а вопрос о публикации решать после того, как рукопись будет готова. Работа началась 2 января 1866 года. Муравьев писать не мог из-за глаз, он диктовал, а писал под диктовку А. Н. Мосолов – его виленский адъютант и, можно сказать, младший товарищ, беззаветно преданный шефу, впоследствии – вологодский, затем новгородский губернатор, автор собственных интересных воспоминаний «Виленские записки».
Конечно, Муравьеву было о чем рассказать потомкам. Была и потребность ответить недоброжелателям, уязвить политических противников. Положительными героями в его воспоминаниях были русские солдаты и строевые офицеры, крестьяне, например староверы, сохранившие верность престолу. Из петербургских сановников – его преемник в Министерстве госимуществ генерал А. А. Зеленой, военный министр Д. А. Милютин, министры путей сообщения П. П. Мельников и юстиции – Д. Н. Замятнин. Но прежде и больше всех – государь император. О нем Муравьев пишет с неизменным уважением, если не сказать с любовью, хотя тот далеко не всегда был согласен с Муравьевым. Михаил Николаевич с видимым самодовольством описывает, «смакует» эпизоды, когда ему удавалось побудить царя изменить его решение или извиниться перед старым генералом за резкое слово. Иногда это звучит несколько по-детски: «вот я какой лихой, даже государь передо мной извинялся», но вместе с тем: «вот какой государь справедливый и великодушный, не боится признать свою неправоту».
Героев отрицательных в записках было гораздо больше, и ладно бы среди руководителей мятежа или вообще открытых врагов России. Среди антигероев числилась целая когорта высших чиновников империи. Записки, во всяком случае, в том виде, как они были надиктованы, вряд ли предназначались для публикации, и в них было много таких оценок, что их вымарал бы даже самый либеральный цензор.
Так, впрочем, и произошло. Когда через 16 лет записки Михаила Николаевича впервые готовились к печати[538], из них были вырезаны большие и весьма существенные куски, в частности нелестные характеристики, которыми автор наградил многих своих современников, в том числе тех, кто занимал высшие государственные посты. Министр внутренних дел П. А. Валуев – «человек не без способностей, но бездушный космополит»; шеф жандармов кн. В. А. Долгоруков – «человек честный и добрый, но в высшей степени бездарный»; министр иностранных дел А. М. Горчаков – «в полном смысле слова пустомеля»; министр народного просвещения А. В. Головнин – «хитрый, бездушный, подлый» и др. Многих из этих людей Муравьев знал десятилетиями. Кого-то он вывел на имперскую арену, как, например, Валуева, с кем-то был знаком еще по Географическому обществу, с кем-то по совместной службе в последние годы. Когда читаешь это, невольно вспоминаешь письмо, написанное 20-летним поручиком Михайло Муравьевым брату (мы его уже цитировали): «В России… должно или с презрением к правящим тварям совсем удалиться, или служить с тем, чтобы их когда-нибудь истребить»[539]. Это писал член тайного общества, «истребить» – слово из того лексикона. 69-летний граф Муравьев стоял в одном ряду с высшими сановниками России, но, похоже, многие из них в его глазах не перестали быть «тварями». Как, наверное, и он в их глазах. Ведь целующаяся лисица, какой предстает Муравьев у Валуева, – это тоже «тварь»… Такие были нравы и такие взаимоотношения между высшими сановниками. Муравьев не исключение.
Через 17 лет после смерти Муравьева Валуев по просьбе редакции «Русской старины» прочитал его записки, правда, без специально посвященных ему (Валуеву) пассажей, и письменно изложил свои впечатления. «Граф Муравьев, – написал он, – был добр в душе, мог быть мягким, приветливым, даже ласковым, – и мог быть жестким, несправедливым и злобно мстительным»[540]. Последнее относится, наверное, к тому, как Михаил Николаевич сводил счеты с Константином Николаевичем.
Что же касается достоверности записок, то Валуев пишет следующее: «Первые месяцы управления графа Муравьева можно назвать не только правильными и успешными, но даже блистательными»[541]. То есть в отношении этого периода с ним можно согласиться в оценках. Но в целом: «Они [записки] вообще могут иметь историческую цену только при двойном условии значительных скидок в одном направлении (то есть в самооценках Муравьева. – П. Ф.) и прикидок в другом (низких оценках петербургских властей, в том числе самого Валуева. – П. Ф.)»[542]. Иначе говоря, записки в целом Валуев, по существу, дезавуирует. Впрочем, что здесь удивительного? Записки участников больших событий всегда субъективны. Единственный выход для историка – пользоваться разными источниками, что я и пытаюсь делать.
