Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [172]

. С этого момента между русской администрацией и еврейскими общинами началось конструктивное сотрудничество. О. Н. Штейнберг, в тот период раввин Вильны, рассказывает, что просьбы, которые генерал-губернатор находил заслуживающими поддержки, исполнялись на следующий же день после обращения. Так произошло, в частности, с просьбой раввина разрешить открыть школы русского языка для мальчиков и девочек из бедных еврейских семей (в русские школы евреи детей не отправляли, так как мальчикам там нужно было сидеть с непокрытой головой). Муравьев поддержал и велел написать ему записку. В полтретьего ночи записка вернулась к заявителю с резолюцией Муравьева «Исполнить немедленно», а на следующее утро раввин был приглашен к Муравьеву вместе с директором гимназии для обсуждения программы этих школ. Учить детей русскому языку Муравьев предписал под угрозой штрафа от 3 до 25 руб. Когда старейшины пришли благодарить генерал-губернатора, он призвал их благодарить не только словом, но и делом: собрать денег на одежду беднейшим ученикам этих школ[518].

На многие административные решения генерал-губернатора в Петербурге смотрели косо. Особенно на те, которые утесняли помещиков и «чрезмерно» улучшали положение крестьян. Критики указывали на незаконность этих действий, выражали опасение, что они могут спровоцировать крестьян в русских губерниях на неисполнимые требования. По личным каналам от отставленных польских чиновников в столицу шел поток жалоб на то, что на их место набирают случайных и зачастую неблагонадежных людей. Министры были недовольны самовольным вторжением виленского генерал-губернатора в сферу их компетенции, требовали от него объяснений. Он писал объяснительные, но чувствовал, что критическая масса министерского недовольства накапливается и все сильнее давит на царя, который пока поддерживает его. Ощущения не обманывали Муравьева. Еще в октябре министр внутренних дел Валуев записал в своем дневнике: «Пока он [Муравьев] подавлял мятеж, он действовал правильно и ему можно было охотно содействовать. Когда он с мятежом справился и начал пересоздавать край, законодательствуя и распоряжаясь по своему благоусмотрению, соглашение с ним и содействие ему сделались большей частью невозможными»[519].

Весной 1864 года, на пике волны всенародного энтузиазма по поводу усмирения польской крамолы Муравьев решил нанести упреждающий удар своим недоброжелателям в окружении царя. Он написал на высочайшее имя подробную записку, в которой почтительно, но ясно критиковал государственную политику России в Северо-Западном крае в прошлом и предлагал комплекс мер, необходимых, чтобы не допустить новых сепаратистских вспышек. Подготовившись таким образом, виленский генерал-губернатор отправился в Петербург. На вокзале его встречала восторженная публика. Он плохо себя чувствовал, наверное, простудился в дороге и не мог самостоятельно дойти до кареты. Восторженная молодежь на руках несла его до экипажа.

14 мая Муравьев передает свою записку царю лично в руки. Валуев, видимо, присутствовавший на встрече, помечает в дневнике: «Государь явно тяготится Муравьевым и, несмотря на то, считает его необходимым»[520]. Что же было в этой записке?

Преамбула документа состоит из упреков в адрес правительства и назиданий ему, что весьма нетипично для записок на высочайшее имя. Муравьев упрекает правительство в «малом предвидении», то есть недальновидности, и «недостатке уважения к собственной народности», которые и позволили в течение многих десятков лет развиваться в крае «польскому элементу». В «назидательной» части правительству довольно категорично рекомендуется «раз навсегда сознать прежние ошибки в управлении» и убедиться наконец, «что одними мерами строгой справедливости, а отнюдь не снисхождением и уступками можно удержать этот край»[521]. Слово «правительство» в те времена, как, впрочем, и сейчас, было неоднозначным. В зависимости от контекста оно могло обозначать имперскую власть вообще или комитет министров, то есть имперскую власть за вычетом государя императора. В записке на высочайшее имя по жанру предполагается второе, и тогда это жалоба царю на правительство. Но в данном случае сам предмет – стратегия управления огромным краем – находился в непосредственном ведении императора. Получается, что Муравьев критиковал и наставлял царя, а также его почившего в бозе родителя. Именно так должен был прочесть эту преамбулу Александр Николаевич. Отсюда, вероятно, и его недовольство, которое подметили Валуев и сам Муравьев. В воспоминаниях после сообщения о том, что в тот день расстался с государем «в самых лучших отношениях», он замечает в скобках: «вероятно по наружности»[522].

Далее в тексте записки перечисляются три «главные меры», которые следует предпринять в крае: 1) «Упрочить и возвысить Русскую народность и Православие… В сих видах в особенности заняться прочным устройством быта крестьян и распространением общественного образования в духе Православия и Русской народности»; 2) «Поддержать православное духовенство, поставить его в положение независимое от землевладельцев…»; 3) «В отношении общей администрации… устроить таким образом… чтобы высшие служебные места… а равно все те, которые приходят в непосредственное соприкосновение с народом, были замещены чиновниками русского происхождения… Водворить русский элемент в крае всеми возможными средствами, как то: поселением там русских крестьян, продажею русским лицам всех сословий конфискованных, секвестрованных и просроченных в кредитных установлениях имений, изгнанием из края всех тех, которые участвовали в мятеже и крамолах и недопущением их возвращения на родину…»