Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [168]
Вскоре после ликвидации мятежа в Августовской губернии Муравьев направил царю официальную просьбу об отставке по состоянию здоровья. Злые языки говорили, впрочем, что дело было не только в состоянии здоровья усмирителя мятежа, но и в его недовольстве тем, как его наградили за это достижение. Правда, он получил высший орден империи, но такой же орден и тоже за усмирение польского мятежа получил и генерал-губернатор Юго-Западного края Н. Н. Анненков. Между тем в Юго-Западном крае поляков было относительно немного, а мятежа как такового не было вовсе. Было брожение среди местных поляков и неудавшаяся попытка вторжения отряда мятежников на территорию России из австрийской Галиции. Брожение же замерло практически само собой по мере того, как Муравьев начал действовать по своей системе на Северо-Западе, и Анненков пригрозил применить эту систему и у себя в Правобережной Украине.
Дело было в том, что Анненкова государь любил как своего человека, а Муравьева только терпел, как человека не своего, но незаменимого. Как опытный сановник Муравьев «прочитал» это и решил в свою очередь просигналить царю, что он не держится за кресло.
Государь ответил на просьбу Муравьева «милостивым рескриптом, в котором положительно изъявил свое желание», чтобы Муравьев продолжал управлять краем. «Я остался, – пишет Муравьев в воспоминаниях, – но с твердым намерением… приступить к полному преобразованию внутреннего быта (края), уничтожая польскую пропаганду и водворяя на прочных началах народность русскую и православие»[511].
С этого момента, по оценке самого Муравьева, в его работе начался новый этап. Но сначала генерал-губернатор считал необходимым осуществить два намерения, о которых он заявлял еще в разгар мятежа. Во-первых, он освободил от наказания большую группу лиц недворянского происхождения, так или иначе причастных к мятежу и находившихся под следствием, но не совершивших каких-то особых преступлений и принесших чистосердечное раскаяние. Всего за 1863–1864 годы под поручительство мира и надзор полиции было распущено по домам около 9 тыс. простолюдинов.
Во-вторых, генерал-губернатор распорядился провести внимательное и глубокое расследование с целью выявления генезиса и внутренней структуры заговора, предшествовавшего восстанию, его подпольных нитей и всех участников. К тому времени подавляющее большинство вожаков мятежа было уже задержано, многие судимы и наказаны, другие бежали из России. В Петербурге был арестован состоявший на русской государственной службе сподвижник Сераковского и Чернышевского Иосафат Огрызко, являвшийся одновременно представителем подпольного Жонда в российской столице. Он был приговорен к смертной казни с заменой 20 годами каторги. К началу 1864 года из руководителей восстания в Вильне оставался один Кастусь Калиновский. Он был на нелегальном положении, активно разыскивался жандармерией и войсками и фактически утратил связь с теми немногими местными комитетами Жонда, которые еще существовали. Калиновского долго не могли найти, хотя скрывался он в доме, находившемся прямо напротив губернаторского дворца. Арестован он был только в январе следующего года и через два месяца повешен.
Кастусь Калиновский – одна из самых ярких фигур среди вожаков мятежа 1863 года. Выходец из небогатой шляхетской семьи белорусского происхождения с тремя родными языками – белорусским, польским и русским. Утопист, мечтавший об обновленной Речи Посполитой, которую он мыслил как федерацию польского, литовского, украинского и белорусского народов, освобожденных от социального и национального угнетения. Убежденный противник русского царизма и русификации края. Создатель, издатель и единственный автор первого в Российской империи периодического издания для мужиков – «Мужицкой правды», все восемь номеров которого печатались латинскими буквами на белорусском языке. Человек, нашедший в себе силы, уже будучи приговоренным к повешению, обратиться к своим единомышленникам с «Письмами из-под виселицы».
Выше я приводил некоторые оскорбительные высказывания Муравьева о поляках. Есть основание думать, что в устах Муравьева такие заявления были частью программы устрашения, поддержания им же созданного для себя образа безжалостного карателя. Об этом догадывался, например, племянник Михаила Николаевича Иван, сын Александра Николаевича. После встречи с дядей Михаилом в июне 1864 года он писал дяде Николаю: «У Михаила Николаевича только и речи, что о Литве, и выражения его при посторонних и подчиненных об усмиренных уже поляках возмутительны; наедине он человечнее, видимо, такая система… (подчеркнуто мной. –
