Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [167]
Искандер проиграл в этой борьбе. Русский читатель не простил ему антирусской позиции, и раскупаемый тираж «Колокола» упал с 2500 до 500 экземпляров и никогда больше не поднимался выше 1000. Миф Муравьева – спасителя отечества одержал победу над мифом Муравьева-вешателя.
Герцен пытался осмыслить это явление, но не смог, только поставил вопросы. «Нас оставили… потому, что борьба с Польшей пробудила дикий, безжалостный национализм, – ведь правительство не могло заказать апофеоз Муравьева и популярность Каткова»[505]. Но почему борьба с Польшей пробудила именно такие чувства? Может быть, дело в том, что это был один из редких в русской истории моментов, когда правительство, подавляющее большинство народолюбивой интеллигенции и сам народ могли синхронно испытывать одинаковые в их смене и развитии чувства – национальное унижение и приходящее ему на смену национальное самоутверждение? Может, само это редкое и скоро проходящее слияние создает «засасывающий эффект»? Но почему это национальное чувство «дикое» и «безжалостное»? Может, это только так казалось Александру Ивановичу? И ему оставалось лишь утешаться надеждой на будущее: «Придет время – не “отцы”, так “дети” оценят тех трезвых, тех честных русских, которые одни протестовали – и будут протестовать против гнусного умиротворения. Наше дело, может, кончено. Но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется. <…> Мы спасли честь имени русского – и за это пострадали от рабского большинства», – писал Герцен автору «Отцов и детей»[506]. А может, только «дикое» и «безжалостное» чувство способно стать всенародным? Или, наоборот, всякое «всенародное», то есть не подвергающееся критической саморефлексии чувство неизбежно становится «диким» и «безжалостным»? Вопросы очень современные.
Вооруженный мятеж в Север-Западном крае был в основном прекращен за четыре месяца. Столь быстрый успех наводит на мысль о том, что масштабы мятежа и степень его опасности были сильно преувеличены. Историки свидетельствуют, что поляки подготовились к восстанию слабо, гораздо хуже, чем в 1830 году. В Царстве Польском, в Литве и Белоруссии соотношение сил было совсем не в пользу повстанцев[507]. (Об этом мы уже упоминали.) Таким образом, в военном отношении мятежники не имели никаких шансов на успех. Еще более скептично оценивал масштаб восстания В. О. Ключевский. «Безучастие и даже противодействие восстанию сельского населения, отсутствие общего плана и раздоры партий среди повстанцев вместе с энергическими мерами графа Берга в Царстве и Муравьева в Литве помогли окончательно подавить восстание, которое не было народным движением и превратилось в простой разбой», – писал он[508]. Так почему же такой относительно слабый вызов породил такую мощную волну патриотического подъема в России?
Муравьев, который был вовсе не склонен переоценивать масштабы восстания, дает ответ на этот вопрос. «Тщательный обзор всего движения ясно показывает, что не мятежники нас одолели, а мы сами им подчинились неуместными распоряжениями и непростительными слабостями. Мятежники… торжествовали не от своей силы, а от нашего бессилия. Здесь не столько войско было нужно, сколько энергические распоряжения… Сейчас все убедились, что правительственная власть свалит революционную, и потому покоряются», – пишет Муравьев Валуеву уже через три недели после начала работы в Вильне[509]. Думается, что эту оценку можно отнести и к Российскому государству и обществу в целом. Деморализованные поражением в Крымской войне, российская элита и общество утратили веру в свои силы и переоценивали силы повстанцев и степень готовности Англии и Франции к решительным действиям против России. Отсюда страх, тревога, чувство бессилия. Решительные, наступательные действия Муравьева породили надежду на победу и с ней – на возрождение России, показали слабость противника, дерзнувшего бросить России вызов. У повстанцев поубавилось гонору, у западных держав совсем исчезло желание воевать с русскими. К правительству вернулась уверенность, к россиянам – вера в свою силу. Эта метаморфоза породила энтузиазм. Муравьев оказался персонификацией этого энтузиазма.
Не масштаб свершений, не военный гений и не боевые подвиги, а продуманность программы действий, решительность и последовательность в ее осуществлении и готовность взять на себя грязную работу, если она необходима, составляют заслугу Муравьева. Остальное – дело «времени и случая» (Еккл. 9: 11).
XIX. Преобразование края и новая отставка
Со времени прибытия Муравьева в Вильну прошло четыре месяца. Все это время 67-летний генерал работал с предельным напряжением сил. Организм начал сдавать: обострилась грудная жаба; из-за катаракты резко упало зрение. Он давно уже намечал для себя рубеж, когда можно будет проситься на покой. Еще 27 июля он писал брату: «Я свое дело скоро здесь завершу, т. е. уничтожу здесь все мятежные покушения и умиротворю край, тогда могу идти на покой в Сырец. Для дальнейшего же устройства края нужно назначить генерал-губернатором человека свежее и моложе меня. Я устал и здоровье мне изменяет, в особенности глаза»
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.