Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [166]

.

Российская пресса не сразу определилась с тем, какой должна быть реакция на действия Муравьева в Литве. Всем была известна личная антипатия царя к Муравьеву. Успех его миссии казался сомнительным. В случае неудачи, чего с нескрываемым нетерпением ждало европейское лобби в Петербурге, ему грозили отставка и всеобщий остракизм. Издатели понимали это, и в первые недели сообщения о событиях в Вильне печатались либо в подчеркнуто отстраненной тональности, либо даже с нотками симпатии в отношении жертв муравьевских репрессий.

На этом фоне издатель «Московских ведомостей» М. Н. Катков начал кампанию медийной поддержки политики Муравьева. Почти в каждом номере стали появляться публикации по «польскому вопросу», рассматриваемому с последовательно русских имперских позиций. Постепенно примеру «Московских ведомостей» последовали некоторые другие издания. Но в столичном бомонде господствовали иные настроения. Муравьева здесь никогда не любили за его «несветскость», грубоватость, за излишнее, по мнению света, служебное рвение, которое трактовали исключительно как желание выслужиться. Знали о его конфликте с Константином Николаевичем и солидаризировались с великим князем. Но дело было даже не в личных качествах Муравьева. Петербургский свет чувствовал себя и на самом деле был частью европейской аристократии, плотью от плоти которой были жертвы муравьевского террора. Петербургский губернатор Суворов, который публично называл Муравьева «людоедом», был просто смелее других, однако выражал то, что чувствовали, но в сложившейся ситуации не считали «политкорректным» говорить многие близкие ко двору люди. Вероятно, похожую амбивалентность чувств испытывал и император.

Но в свете были и люди, понимающие национальное и историческое значение Муравьева. Их было немало, и в их числе несколько мощных фигур, серьезно влияющих на общественное мнение. Одна из них – граф Дмитрий Николаевич Блудов. Он был министром внутренних дел при Николае I. При Александре руководил разработкой концепции судебной реформы. В 1863 году занимал сразу две высшие государственные должности Российской империи – председателя Государственного Совета и председателя Комитета министров. Одновременно Д. М. Блудов являлся президентом Петербургской академии наук. В связи с награждением Муравьева орденом Андрея Первозванного Д.Н. Блудов в качестве старейшины капитула этого высшего ордена России направил ему письмо, содержавшее высочайшую оценку работы Муравьева в Северо-Западном крае. Он же первым поставил свою подпись под поздравительным письмом более чем 80 выдающихся деятелей государства, науки, культуры, направленным виленскому генерал-губернатору в день его именин вместе с иконой св. архистратига Михаила. Среди подписантов был также министр иностранных дел А. М. Горчаков, которому успехи Муравьева в Северо-Западном крае позволили более энергично и решительно представлять позиции России по польскому вопросу в дипломатической борьбе с Францией, Англией и Австрией. Особенно ценной для Муравьева была поддержка митрополита Московского Филарета. Православная церковь сыграла важнейшую роль в формировании общественного мнения в пользу политики Муравьева в Северо-Западном крае. В тысячах храмов по всей России зазвучали молитвы о даровании победы русскому оружию в борьбе против польской крамолы. За несколько недель Муравьев приобрел всероссийскую славу как «победитель коварного врага». На него нарастающим потоком обрушились приветственные послания дворянских собраний, крестьянских сходов, купеческих и научных обществ, университетов, православных приходов, мусульманских общин, еврейских кагалов. Калмыки Астраханской губернии Багацехуровского улуса попросили и получили высочайшее разрешение именовать свой улус Багацехуро-Муравьевским[501]…

Европейские ругатели Муравьева разводили руками. Ярость Герцена стала зашкаливать и обрушилась уже не только на «вешателя», но и на русских в целом. «Адресоложство продолжается, только, падая глубже и глубже, оно запуталось в розгах и орудиях пытки. <…> Русскому человеку не раз случалось спьяну просыпаться в помойной яме, на этот раз он проснется в кровавой», – писал издатель «Колокола» осенью 1863 года по поводу многочисленных приветственных адресов, поступавших Муравьеву ото всех сословий России[502]. «Портрет этот пусть сохранится для того, чтобы дети научились презирать тех отцов, которые в пьяном раболепии телеграфировали любовь и сочувствие этому бесшейному бульдогу, этой жабе с отвислыми щеками… с выражением плотоядной злобы…» – продолжал он же в январе 1864-го в связи с публикацией портрета Муравьева в лондонской Times[503]. В частной переписке Герцен просто переходит на брань в адрес бывших друзей. И. С. Тургеневу, который пожертвовал какие-то деньги для раненых в Северо-Западном крае русских солдат, Александр Иванович пишет: «Я понимаю, что поврежденный Аксаков наивно затесался в кровавую грязь по горло – у него это последовательно <…> Какой-нибудь одряхлевший мастурбатор… который смотрит на мир, как старики на похабные открытки, словом[,] какой-нибудь Боткин… только смешон…» – и горько упрекает Ивана Сергеевича: «…[Н]у а ты чего спрыгнул в ту же канаву?»