Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [158]
Так что вероятность вооруженного антироссийского вмешательства этих стран в связи с притязаниями польских патриотов была невелика. Но это ясно видно из будущего, с высоты знания того, как развивались события. Тогда такой ясности быть не могло, тем более что все три названных державы были не прочь поддержать политически и пропагандистски все, что доставляло России трудности, ослабляло ее конкурентные возможности и тем самым давало ее конкурентам дополнительную свободу действий. Был и внутренний фактор: выражая солидарность с польским восстанием, все три правительства получали в своих странах дополнительны очки в постоянной политической борьбе с оппозицией, критикующей ее слева. Жесткие, хотя и заведомо неисполнимые требования в направляемых русскому правительству нотах хорошо имитировали негодование либеральной Европы против «реакционной» России. Эти имитации энергично и почти единодушно поддерживались европейской прессой, вдохновляемой в значительной степени деньгами Чарторыйских, Радзивиллов и других некоронованных королей Речи Посполитой, находившихся в эмиграции. На эти деньги можно было купить и прессу, и многих депутатов. Но даже их не хватило бы, чтобы разом купить британский парламент и двух императоров. Так что Европа, судя по всему, воевать не собиралась. Говоря современным языком, она «троллила» русское правительство, а вместе с ним и польских повстанцев, обрекая многих из них на смерь – одних в лесах от русских ядер и пуль, других на виселицах и у расстрельных столбов.
Но это, повторю еще раз, мы знаем сейчас. Летом 1863 года это не было достоверно известно никому. Более того, готовность трех правительств вступиться за поляков росла или уменьшалась вместе с успехами или неудачами восставших. И если бы паралич русской власти и вместе с ним вялотекущий мятеж приобрели затяжные формы, то троллинг мог превратиться в реальные действия. Но тут мы опять вступаем на скользкий путь альтернативной истории…
Ко второй декаде июня по мере ввода в действие муравьевских инструкций в настроениях мятежников начал обозначаться перелом. Они реже атаковали, чаще старались избежать столкновений с войсками. Изменилась атмосфера в городах. Польские дамы сняли траур. Прекратились провокации в отношении русских военных и чиновников. Расчет генерал-губернатора начал сбываться. 12 июня он писал Зеленому: «Дела здесь, по-видимому, хороши, поляки и даже ксёндзы упали духом, крестьянский элемент берет верх и, видимо, за нас, даже и католики <…> Дворянство уже помышляет просить о помиловании. <…> Притом караулы крестьянские держат их в осадном положении… <…> Теперь самое трудное для меня дело есть завоевание и устройство Ковенской губернии»[468].
Действительно, в Ковенской губернии, населенной преимущественно литовцами, все складывалось труднее. В отличие от белорусов, литовцы не чувствовали этнической связи с русскими. Они не понимали русский язык, и польский был для них единственным языком межэтнической коммуникации и общения с государственными учреждениями. Если большая часть белорусского крестьянства до 1839 года принадлежала к греко-католической церкви, обрядность которой во многом напоминала православную, а после запрета униатства Николаем I достаточно легко, а порой даже незаметно для себя оказалась в лоне РПЦ, то жмудь в массе своей уже несколько веков не знала никакой церкви, кроме католической. Соответственно, влияние костела было здесь сильнее. Поэтому литовских крестьян чаще можно было встретить среди мятежников и реже в рядах сельской стражи. Следовательно, социальная база восстания была здесь шире, чем в белорусских губерниях.
Еще одним источником дополнительных трудностей, особенно в Гродненской, самой западной губернии края, было соседство с Царством Польским. Правители Царства – наместник великий князь Константин и глава гражданской администрации маркиз Велепольский упорно надеялись умиротворить поляков мерами доверия и великодушия. Они не желали понять того, что целью и мечтой польских патриотов была не великодушная и доверяющая им русская власть над Польшей, а свержение любой русской власти и восстановление независимой Польши. Цель весьма достойная с позиции польских патриотов и европейских либералов, но неприемлемая с русских имперских позиций. Неприемлемая в той же степени, в которой мировая с любой, даже самой гуманной русской властью была неприемлема для воинствующих польских патриотов.
Ходили, впрочем, слухи и о том, что великий князь Константин руководствовался не только абстрактно-гуманистическими соображениями. Многие, в том числе такой информированный человек, как военный министр Милютин, инкриминировали ему и более конкретные мотивы. Одни приписывали ему мечты о короне независимой Польши. Другие передавали слухи о том, что великий князь тайно переводил за границу большие суммы денег. «Положение дел в Царстве нестерпимо. Великий князь явно в руках предателей, или под влиянием страха за свою особу, или, что еще было бы хуже, под влиянием расчетов на возможность отделения Польши под его скипетр», – записал Валуев в своем дневнике 7 июня. А 13 июня добавил: «Странные вещи рассказывал мне вчера Милютин про вел[икого] кн[язя] Константина Николаевича. Он переводит тайно значительные суммы за границу»
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.