Жизнь Людовика VI Толстого, короля Франции (1108-1137) - [23]

Один-единственный архиепископ Трирский, муж изысканный и приятный, красноречием и мудростью изобильный, во французском высокопарном слоге искусный, тонкие произносил речи, господину папе и двору [его] привет и служение со стороны императора принося, без ущерба для прав королевства. И продолжал говорить о порученном: «Вот, – сказал, – господином императором по какой я послан причине. Со времен предков наших[201], святых мужей и апостолов, Григория Великого и других это к праву императора относится, как известно, чтобы во всяком избрании этот порядок применялся: прежде чем избрание на публику выносится, к ушам господина императора донести и, если персона подходит, согласие от него перед совершением избрания получить; потом на собрании следуя канонам, по просьбе народа [и] выбору клира, с согласия наделяющего бенефицием объявить [избранным]; посвященному свободно и без симонии[202] к господину императору за регалиями, чтобы кольцом и посохом инвестировал, вернуться, верность и вассальную присягу принести[203]. И не удивительно, ибо городами и замками, рынками, тонльё[204] и всем, чем императорскому достоинству [он] обязан, никаким другим образом не овладеть. Если это господин папа выполняет, процветание и добрый мир королевство и Церковь во славу Божью свяжут».

На это впоследствии господин папа, поразмыслив, устами епископа Пьяченцы[205] воззвав, ответил: «Церкви, драгоценной кровью Иисуса Христа искупленной и свободно установленной, никоим образом в рабство не впасть; если Церковь без его [императора] совета прелата избрать не может, [то] станет бесполезной смерть Христа, ему [императору] рабски подчинится; если кольцом и посохом [он] инвестирует, когда алтарю точно так же [они] принадлежат, [то] против самого Господа [он] узурпатор; если посвящаемые Господа телом и кровью руки в светские руки, мечом окровавленные, обязаны вкладываться, [то Церковь] отказывается от порядка своего и святого помазания».

И когда это и подобное этому услышали упрямые посланцы, тевтонской разозленные горячностью, взволновались и, как только всё выслушали, бранью разразились, оскорбления нанесли. «Не здесь, – сказали [они], – но в Риме мечами будет окончен этот спор». Однако папа в большом количестве мужей испытанных и знающих к канцлеру послал которые с ним об этом спокойно и кротко договорились, и были услышаны, и [сами] слушали, и ради мира в королевстве потрудиться его уговаривали. После их отъезда господин папа в Труа прибыл, долго не проводившийся вселенский собор[206] торжественно отпраздновал, и с любовью к французам, так как многим [ему] услужили и со страхом и ненавистью к тевтонам в обитель святого Петра благополучно возвратился.

Император же, примерно во второй половине этого года удалившийся, собрав небывалое – в тридцать тысяч рыцарей[207] – войско, «одной только кровью обмытой ищет дороги»[208], направился к Риму удивительно ловко миролюбивым притворился, от спора об инвеституре отказался, много хорошего и этого, и другого посулил и, чтобы в город войти, поскольку иначе не мог, льстил, и обманывать ни верховного понтифика и ни всю Церковь, даже самого короля королей не побоялся. По этой причине, так как услышали, что столь и настолько пагубная для Церкви Божьей ссора успокоилась справедливо или нет, римляне плясали, клир в высшей степени ликовал, и то, каким более почетным образом и безупречно [они] получили, обрадованные спорили.

И когда господин папа, стесненный толпой епископов и кардиналов в плащах верхом на покрытых белыми попонами конях, за которыми следовал римский народ, навстречу [императору] поспешил[209], предварив, чтобы, коснувшись Священного Евангелия, от этого же императора клятву мира, от инвеституры отказ приняли[210] в том месте, которое называется Гора Радости[211], где впервые пришедшим обитель апостолов блаженных взгляду открывается; там клятва повторялась, в портике же чудесным и всеобщим для римлян зрелищем собственной рукой императора и высшей знати [приносилась] в третий раз.

Затем бесконечно более благородная, чем если бы африканской победой опьяненная, арка триумфальная улыбалась, с гимнами и восхвалениями многочисленными в триумфе господина папы рука святейшая диадемой короновала [его] по обычаю Августов[212]; к святейшему апостолов алтарю, предшествуемый клириков пением и алеманов ужасными воплями, до неба доходящими, с торжественным и праздничным благословением его подвели. Тогда господин папа, мессу праздничную отслужив[213], телом и кровью Иисуса Христа причастил, раздав евхаристию, в любви неделимой союза и мира сохранения чудесный залог Церкви преданный император, приняв, предоставил.

И когда господин папа после мессы епископское снимал облачение, с внезапной подлостью, выдумав повод для ссоры, ярость тевтонская в бешенстве забушевала; выхватив мечи, полные безумия, [они], сбежавшись, на римлян, в этом месте по закону совсем безоружных, напали, кричали, проклиная, чтобы клир римский – все, как епископы, так и кардиналы, – были схвачены или перебиты, и, поскольку дальше не могло дойти никакое безумие, на господина папу руку нечестивую наложить не побоялись