Жизнь Иисуса - [24]

С отрядом в сотню человек я поднялся к западному краю Ездрелонской долины, во владения тетрарха Антипы, туда, где пересекаются Виа Марис и дорога из Африки в Дамаск. Отряд Фабия должен был соединиться с отрядом царедворца Ирода Антипы Николая для совместного подавления смуты. Забегая вперед, скажу, что к нам присоединился вспомогательный отряд из пятидесяти наемников, греки и финикийцы, весьма искусные в военном деле. Самого Николая царь не пустил, препоручив командование царедворцу Матафию. Замечу, дорогой друг, что в области не евреев больше, чем коренных обитателей. Финикияне, сирийцы, греки живут своими общинами.

Места здесь живописные. Невысокие горы покрыты сплошными пихтовыми и сосновыми лесами. Олени и серны водятся в изобилии. И наш отряд не имеет недостатка в свежем мясе. Однако леопарды и волки наносят большой урон местным стадам. По ночам лай лисиц, вой шакалов и ворчание коричневого сирийского медведя очень беспокоит часовых. Они охраняют не столько наш сон, сколько вьючных ослов и мулов, и продовольственный запас. Центурион Фабий, молодой и отважный солдат, показал страшный шрам на ноге от когтей льва из иорданской долины. В предсмертном прыжке лев убил его лошадь.

Сама же Ездрелонская долина уныла и заболочена, и совершенно не пригодна для земледелия.

Ночуем мы в лесу в палатках, приняв необходимые меры предосторожности от внезапного нападения. Хотя опасения командиров чрезмерны и являют привычку делать все обстоятельно. Народ здесь мирный.

Первую ночь я провел в придорожном хане. По местному обычаю прямо на ливане, в комнате без лицевой стены. Это крайне неудобно, ибо, как на подносе, ты на виду у всех. Опасение, что по ошибке перепутают и уведут моего коня из стойла, где теснятся ослы и верблюды, вовсе лишили меня сна. Когда же я свыкся с тяжелым запахом от бродяг и с запахом от скученных животных, и на рассвете задремал, меня обнюхала бродячая собака, искавшая стащить из съестного. Я отмахнулся. Поднялась суматоха, что вовсе лишило меня сна.

Народ местный весьма неуступчив в вере отцов своих. От этого с ним происходят всякие недоразумения. Он не почитает римские законы, послушен лишь своим учителям и отказывается платить в имперский фиск. И, чтобы эти учителя не привели к кровопролитию, люди благонамеренные, коих в стране достаточно, добровольно помогают императору и царю изловить смутьянов.

Римские солдаты терпимы к местным верованиям, хотя между собой презрительно отзываются о религиозном упрямстве народа. Без необходимости они не прибегают к жестокости. Но при мне распяли закоренелого разбойника. В потасовке он кинжалом ранил солдата. Разбойнику по обычаю перебили бедра и приколотили его к кресту. Крест делал местный плотник. Ему пригрозили: если крест не будет готов к сроку, плотника отправят на суд царя.

Перед закатом по просьбе селян солдат заколол распятого. По местному обычаю, усопшего непременно надо похоронить до захода солнца, а могилу пометить белым, чтобы ее было заметно в темноте, и путник случайно не осквернился прикосновением к ней. Все имущество смутьяна, а также его семья переходят в собственность наместника, либо императора. Эти мнимые жестокости удерживают горячие головы от необдуманных поступков.

Ныне мы встали близ крошечного городка Назарет. Разведчики Матафии донесли о собрании смутьянов. Фабий перекрыл дороги из города и желает внезапно изловить всех смутьянов вечером. Далее наш путь пройдет на восток к прибрежным городам Генасаретского озера, где, по словам Матафии, наиболее сильно влияние смутьянов.

На этом прощай, дорогой друг. Скоро надеюсь рассказать тебе все, что увидел. Трифон».

11

Согласно масоре раби Пинхас прочитал «Шема, Исраэл»: «Слушай, Исраэл, Господь, Бог наш, Господь наш един есть. И люди Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим. И всею душою твоею, и всеми силами твоими». Из пророка Исайи прочитал он «на пороге свободы»: «Он обращает князей в ничто, делает чем-то пустым судей земли. Едва они посажены, едва посланы, едва укоренили в земле ствол их, как только он дохнул на них, они высохли, и вихрь унес их, как солому».

Пинхас, скрестив ноги, осанисто сидел на возвышении перед избранными. Тихо потрескивало масло в светильниках вдоль стен. И люди казались тенями в дрожавшем свете огня.

– Говори, раби Йехуда! – произнес Пинхас.

Тогда из первого ряда старейшин и состоятельных горожан поднялся рослый незнакомец. Его видели все, но в тени не могли рассмотреть его лицо. А лишь черную с проседью бороду. Он был худ, почти тощ: плащ висел на плечах, как на огородной крестовине-пугале. Но под его взглядом опускали головы, как от суховея никнут злаки.

– Правоверные! – начал он глухим голосом, будто размышлял сам с собой. – Кем является кормчий, который перед страхом надвигающейся бури, топит лодку, где плывет он и его семья, а в лодке добро, нажитое годами тяжелого труда? – Он помолчал, ожидая ответа, и возвысил голос. – Глупцом и трусом! Если суждено ему сгинуть в бушующей пучине по произволу Вседержителя, и он мужественно встретит смерть, не примет ли Господь душу раба своего в кущи небесные, за то, что выполнил тот долг перед близкими. И не покарает ли он труса, раньше времени решившего расстаться с жизнью, дарованной ему Единственным, Кто ею распоряжается?