Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной - [154]

.

Осенью того же года, точнее, 2 ноября 1945 г. Нина Михайловна написала В. Л. Комарову и в том числе упомянула свой опыт наблюдения затмения. «Глубокоуважаемый Владимир Леонтьевич! — писала она. — Поздравляю Вас с октябрьскими праздниками, желаю доброго здоровья и сил! Рада была увидеть Вас на Юбилейной сессии и пожать руку. Из Туркмении я вернулась, сдав „Климат Ташауза“ (в Кара Кумах) Т[уркменскому] ф[илиалу] А[кадемии] н[аук]. А после сессии ездила на солнечное затмение в Богородское к В. Г. Фесенкову. Несмотря на дождь, мне посчастливилось увидеть интересное явление: разрыв шаровой молнии между 2-х грозовых облаков, сопровождаемый фейерверком резонансных молний. В. Ф. Миткевич нашел, что это исключительно интересно, т[ак] к[ак] обычно „шаровые“ наблюдаются только близко от поверхности Земли… Это наблюдение В[ладимир] Ф[едорович] сообщил Энергетическому институту. Таким образом я оправдываю Ваше доброе внимание и поддержку мне в Туркмении, где я получала паек ученого раб[отника] благодаря Вашей телеграмме в Облисполком»[1711].

Это было последнее полное солнечное затмение в жизни Нины Михайловны. Не очень удачное, к сожалению, но все-таки не без интересных моментов. Удивительно, как мало она переживала о неудаче. Видимо, все-таки тяжелое жизненное положение в этот момент беспокоило ее больше, а может быть, беспокоили мысли о пережитом и потерянном без возврата, вызванные встречей со старыми друзьями. Трудно сказать. Н. М. Штауде, в этот момент уже работавшая у Г. А. Тихова в Алма-Ате (не без настойчивых просьб, высказанных в свое время Н. М. Субботиной), звала ее жить к себе, хотя сама жила в деревянном сарайчике, который описывала следующим образом: «Так как наблюдения удобно было продолжать вне города, то В. Г. Фесенков разрешил мне поселиться за Головным арыком, где уже жил и работал Г. А. Тихов. Предполагалось, что со следующего года начнется строительство дома для его сектора астроботаники, где будет комната и для моей „сумеречной лаборатории“, пока же меня поселили в уютной крохотной избушке, где когда-то жил ослик, потом была там столовая для приехавших на затмение в 1941 г. пулковцев»[1712].

Намерение пригласить Субботину жить к себе зародилось у Н. М. Штауде не спонтанно: она уже некоторое время думала об этом. «От Н. М. Субботиной получаю письма, — писала она К. А. и Н. А. Морозовым еще 30 марта 1945 г. — Мечтаю взять ее к себе, когда устроюсь с квартирой»[1713]. В другом, более позднем по времени письме, рассказывая Морозовым о своей не очень удачной поездке на затмение, Н. М. Штауде также писала: «Ездила на затмение, часто вспоминала Вас <…>. Хотя затмения и не видела, но поездкой я осталась довольна, так [как] после многих лет увидела своих друзей и добрых знакомых. <…> Н. М. Субботина приезжала в Иваново на затмение. Хотела я ее увезти в Алма-Ата, но пока этого не удалось из-за отсутствия у меня здесь определенного помещения. Живу в астрономической будке. Наслаждаюсь тем, что снова нахожусь среди старых друзей и работаю по специальности»[1714].

Но поездка не удалась не только потому, что жилье Штауде было, мягко говоря, мало приспособленным для жизни. Нина Михайловна всерьез обдумывала предложение Штауде и уже готова была ехать, но… не получилось. «Звала меня после затмения Н. М. Штауде ехать к ней в Алма-Ату, — рассказывала она Морозовым, — но у меня на вокзале украли чемодан со всем имуществом и нельзя было ехать дальше… Так и пришлось вернуться в Инв[алидный] дом с его казенным костюмом и 11 человеками в палате… В чемодане были и 3 написанные мной работы — основание для диссертации по гелиогеофизике», — сокрушалась она[1715]. Но опять-таки сдаваться не собиралась и просила Морозова: «Не сохранилась ли у Вас копия отзыва Г. А. Шайна для экспертной комиссии? Если, случайно, сохранилась, пришлите — подлинник пропал со всеми документами, бывшими в чемодане, а надо добиться степени, чтобы можно было работать…».

Однако, так или иначе, жизнь в подмосковном доме инвалидов не была прописана в будущем Н. М. Субботиной, и прежде всего потому, что уже осенью 1945 г. дом, в котором она нашла пристанище, закрыли. Еще летом 1945 г. казалось, что жизнь вошла в какую-то колею, приобрела некоторую стабильность. Нина Михайловна рассказывала об этом В. Л. Комарову: «Проживала я под Москвой, в Интернате НКСО № 3 (Переделкино) и кроме астрономии изучала местную лесную флору. Часть растений выкапывала и сажала в грядки. Хочется и на будущее лето где-ниб[удь] поработать в Моск[овских] лесах, или в Никитском заповеднике или ехать в Алма-Ату… На ноябрь собиралась в „Узкое“». Но… интернат, который она в этот момент считала домом, вдруг закрыли. «Интернат № 3 неожиданно закрыт и больные в 3 дня вывезены в Серпуховской инв[алидный] дом, где 1300 инв[алидов] войны и труда», — рассказывала она Комарову[1716]. Само переселение людей было, по-видимому, осуществлено очень грубо, но Нина Михайловна беспокоилась не за себя — за других, беспомощных своих товарищей по несчастью: «Очень было тяжело видеть как вывозили на телегах к ж[елезно]д[орожной] станции, и потом на автобусах (потом они застряли в грязи и ночевали в лесу) прямо в Серпухов таких заслуженных людей как вдову нашего воен[но]-мор[ского] атташе в Лондоне, В. Л. Беренс