Жизнь и смерть сержанта Шеломова - [25]

Митя вздохнул. В тот день он узнал, что его друзья были правы. Но как же? Он был уверен, что мать всю жизнь любила только отца. Просто пожалела?..

Сергей Палыч был страшным спорщиком. Когда аргументы не помогали, он тряс скрюченным пальцем и по любому поводу кричал: «Ты мне не веришь, парень? Во что же ты веришь? Раньше в Христа верили, мы — в коммунизм, а вы? В себя веру потеряли, в человеческую природу!»

— Эй, сержант, я тебя зову, зову. Ты спишь? Пока черпак Советской Армии обходит пост, молодой в это время дрыхнет! А ну встать!

Митя проснулся окончательно только тогда, когда Кабалов закричал.

— Я не сплю. Я только глаза закрыл.

— Встать, я говорю!

Митя поднялся и получил сильный удар в грудь. Он упал.

— Больше милости не жди, сержант! Будешь у меня шагать каждую ночь по четыре часа, пока с горы не слезем!

Митя быстро заходил взад-вперед по гребню. Он злился на самого себя. «Все-таки заснул! Если он старикам расскажет, они мне устроят разборку, жизни не будет!»

Вскоре стало светать. Из-за гор показались первые сполохи утреннего зарева, и Кабалов отправился спать: «Докараулишь без меня». Он залез в укрепление, и вскоре оттуда на четвереньках выполз Москвич. Он свалился тут же у входа и мгновенно уснул.

Показалось солнце, и минут через пять стало жарко. Митя разделся донага. «Погибать, так с музыкой. Умру загоревшим», — решил он и улегся на расстеленную «хэбэшку». Но поспать ему не удалось. Стало до того жарко, что он соскочил и перенес «хэбэ» в тень укрепления; сел рядом со спящим Герой и стал выискивать в одежде вшей. За десять дней рейда их набежало прилично.

Поднявшееся солнце сократило тень укрепления; лицо Маляева покрылось испариной и приняло мученическое выражение. Он заворочался, закрутился на месте и, наткнувшись на колючки, вскочил как ужаленный. Митя засмеялся:

— Видок у тебя — будто всю ночь на сковородке жарился.

— Построили, называется, обязательно молодые должны на солнышке!..

— Кто это там больно много разговаривает? — донесся из укрепления голос Джахиса. — Ты, Москвич?

— Так точно, я, Москвич. Хотим с сержантом Шеломовым расширить укрепление.

— Вот еще! Пока я сплю, постройте стеночку с двумя бойницами в сторону кишлака.

Лицо Маляева вытянулось. Митя дал ему подзатыльник.

— Больно много болтаешь! Пошли камни таскать.

К тому времени, когда все проснулись, стенка была выложена. Джахис вылез из укрепления, подошел к их произведению и пнул ногой. Стенка развалилась.

— Складывайте снова.

— Пусть сначала завтрак приготовят, потом будут строить, — предложил Горов, сладко потягиваясь.

После завтрака Горов отправился на центральный пост для переговоров с Пыряевым. Он хотел немного пошмонаться в кишлаке. Никто ничего против не имел, а у молодых не спрашивали. Было решено, что с каждого поста пойдут по пять человек. Пыряев о предстоящей операции на броню сообщать не стал, а им было строго-настрого наказано: если что случится, о кишлаке — ни слова.

Черпаки рвались в кишлак, даже заспорили, кто пойдет. Старики относились к этому мероприятию более сдержанно, без особого энтузиазма, но Джахис и Горов, чтобы никому не было обидно, пошли оба; из молодых выбрали Митю, потому что покрепче.

Около десяти часов утра они спустились по крутому склону горы, осторожно перешагивая через натянутые проволочки сигнальных мин. Узкая тропа шла среди высоких засыхающих трав. В арыке текла чистая студеная вода. Дома утопали в зелени фруктовых деревьев. Митя сокрушался, что в середине июня еще ничего не поспело. За домами по склонам ползли вверх аккуратные террасы полей.

Митя вздрогнул. На пороге одного из домов сидела старуха. На коленях у нее стояла миска с рисом. Она перебирала его своими дряблыми, морщинистыми руками.

Шафаров подошел к старухе и, наклонившись, громко спросил:

— Ана, душман ас?

Старуха отрицательно замотала головой:

— Душман йок.

Шафаров махнул рукой: «Пошли, попробуем!»

Во дворе дома, за высоким дувалом, гордо расхаживали белоснежные куры и о чем-то кудахтали. «Совсем как в деревне, — засмеялся Шафаров, потирая руки. — Сейчас плов соорудим с курятиной. Все быстро по амбарам! Ищите рис, соль, перец. Ты, Шеломов, в огород за морковкой».

Митя надергал в огороде моркови и, промыв ее в арыке, вернулся во дворик.

Во дворе стоял дикий гомон, летали белые перья. Шафаров гонялся за курицей со штык-ножом. На земле сидел Барановский и ощипывал куриные тушки, рядом в луже крови валялись отрубленные куриные головы. Тошнота подкатила к горлу. «Чего стоишь? Садись, ощипывай», — Барановский указал ему место рядом с собой. Митя покорно опустился на колени и, стараясь не смотреть на курицу, начал ее ощипывать.

Во дворе росла вишня, но ягоды были полуспелые. Они наелись их так, что свело челюсти, и набрали полную жестяную банку из-под оливкового масла для Пыряева.

Пока они трясли вишню и ползали по всему дому в поисках бакшишей, плов поспел. Мите было приказано хватать котел и тащить его в дом.

В комнате, куда Мите до сих пор не удалось заглянуть, в беспорядке валялись покрывала, одеяла, ковры, будто хозяева в спешке пытались собрать все это в один узел, но потом бросили.