Жизнь и миг - [9]

— Сколько ей было лет?

— Через месяц было бы двадцать.

В это время включили прожекторы, и на узкую, как бинт, полосу приземлился самолет.

Подъехали две санитарные машины.

Из самолета опустили грубо сколоченный ящик с телом Нади.

— Сработано чисто по-турецки, — сказал аэродромный техник.

— Держите одежду, — сказали сверху, — передайте в машину.

На носилки в кузове сложили сапожки с пятнами крови, форменную куртку, прошитую пулей, и юбку.

Шел дождь.

Машины уехали в город. Мы вернулись в аэровокзал. Приземлился самолет из Тбилиси. Прилетел мой коллега. К нам подходили люди и рассказывали о Наде. С каждым словом становилось трудней верить в то, что ее уже нет. Люди не просто говорили о Наде хорошие слова — они приводили факты. Факты делали ее живой и складывались в честную, ясную жизнь.

— Пошли в Надин дом, — сказали две девушки в форме стюардесс, — пошли. Там осталась одна Дуся Минина. Они с ней снимали комнату.

Домик стоял на окраине поселка. За калиткой темнели деревья. По крыше стучал дождь.

Комната была маленькой и сырой. Бортпроводница Дуся Минина сидела на кровати, глаза опухли от слез. На стене висел тремпель с платьем Нади.

Мы говорили почти три часа. И не могли защититься от горького чувства утраты.

Оделись и пошли через мокрый сад к калитке. Один из пилотов сказал:

— Хозяйка дома испугана, много начальства пришло в Надину комнату. Клянется, что еще день — и стала бы брать с девушек меньшую плату за жилье. Представляете?

— Черт с ней, — сказал кто-то.

Мы приехали в гостиницу и сели за стол. Утро наступило незаметно. Написали основную главу репортажа — «Как Надя жила». Писали словами простыми, проще которых слов не бывает. И те несколько тысяч писем, которые обрушились на редакцию в первые же дни после опубликования репортажа, на сто процентов состояли из мыслей и эмоций, вызванных у людей именно этой частью материала — «Как Надя жила». Людям свойственно чувство сопричастности с чьей-то героической жизнью, и трижды обостряется это чувство, когда человек вдруг увидит, узнает и поймет, что герой, совершивший яркий поступок, был очень земным, очень близким ему по мыслям, отношению к жизни, к ее будничным делам и заботам.

Когда рассвело, мы увидели море. Оно лежало за окном гостиницы и было серым, как шлак. Секретарь обкома комсомола заехал в гостиницу. Мы отправились в аэропорт. Через час фотографии Нади переслали в Москву — с первым рейсом.

Позвонили в Батуми.

— Прилетайте сюда, — сказал заместитель министра гражданской авиации СССР, — здесь все узнаете.

Под крылом лежала Колхида. Блестела коричневая вода Риони. Мы прошли траверз Зеленого мыса и приземлились в Батуми. В кабинете начальника аэропорта нас познакомили с молодым парнем: «Поговорите с ним, это второй пилот, Сулико Шавидзе». От него мы впервые услышали, что произошло с Надей, как она себя вела и как погибла.

Через пятнадцать минут врач разрешил разговор с командиром экипажа Жорой Чахракия — его только что привезли на родину, сейчас отправляют в тбилисскую больницу. Мы увидели его в санитарной машине. Он ранен в позвоночник. Голос у Жоры был слабым, тихим, говорил он медленно.

— Самолет «АН-24» с 45 пассажирами на борту взял курс на Сухуми. На четвертой минуте полета — это было на траверзе Зеленого Мыса — самолет сделал правый разворот.

Я услышал, скорее почувствовал, что за кабиной Надя… Дверь открылась. «Они вооружены!» — донеслось до меня. Один из бандитов тут же спустил курок. Надя все-таки успела рвануться назад и заслонить нас от пуль… В ту же секунду второй бандит выстрелил в меня, попал в спину. Я потерял на мгновение сознание. Когда пришел в себя и смог нажать кнопку связи — сообщить SOS — связь уже не работала — штурман Валерий Фадеев был без сознания. В него тоже стреляли, и пуля пробила его грудь в тот момент, когда он сжал микрофон для включения связи. Парализованная рука не отпускала микрофона. В тот же момент у меня с головы сорвали наушники… Я увидел бандитов. В руке одного были гранаты. Он сказал: «Эти гранаты не для вас. Это для пассажиров».

Я начал бросать самолет из стороны в сторону.

— Мы эти ваши штуки знаем, — крикнул один. — Перестаньте! Мы пристрелим вас, самолет разобьется. Ведите к границе!

Я делал все возможное, чтобы не погибли пассажиры, я вынужден был направить машину к Трабзону… Уже в зоне Трабзона я сказал старшему из бандитов: «Горючее на исходе. Я должен дать сигнал бедствия». Только так мне удалось выйти в эфир, донести до нашей Родины весть о том, что происходит с нами…

— Все, — посмотрел на часы врач. — Все. Достаточно.

Машина ушла к самолету.

…Формируются экипажи для перегона «АН-24», находящегося еще на территории Турции. Где-то ведутся переговоры о воздушном коридоре, о времени перелета. Над маленькой фотографией Нади с комсомольского билета несколько часов работает в Москве Василий Песков. Позже этот снимок обойдет многие издания.

Новые и новые люди включаются в работу над материалом. Всем очевидно: десятки миллионов людей, прочитав накануне короткое сообщение о драме над Черным морем, ждут подробностей происшедшего.

Последние минуты перед приземлением на родной земле раненого «АНа». Все уходят на летное поле. Последние дополнения к материалу передаются в Москву. Москва отключается, и снова — «Ответьте Москве», звонит министр гражданской авиации.