Жизнь и миг - [5]
91-Й ПРОСИТ ПОМОЩИ
Теперь эти двадцать драматических минут позади. Пилот Владимир Мазанников вышел из кабины, сделал несколько шагов по раскаленному асфальту и попросил у кого-то закурить…
Это были те двадцать, или тридцать, или одна минута, в которые человек в полной мере узнает всю свою силу, и она после этого остается с ним уже до конца.
Все происходило на глазах пассажиров: они видели, как самолет теряет высоту, какие усилия прилагает пилот, чтобы выровнять машину, и видели далеко на земле изломанные отроги гор, к которым шел самолет, и тогда мужчины заслонили плексигласовый фонарь «Л-200» от единственной среди них женщины и сказали ей, что все будет в порядке, ничего страшного не произойдет.
Служба Алма-атинского порта приняла сигнал об аварии рейсового самолета на трассе Панфилов — Алма-Ата. Пилот Владимир Мазанников успел передать лишь несколько слов: «Вышел из строя правый мотор». Машина теряла высоту. На пути радиоволн встали горы — связь прервалась.
Над Алма-Атой сияло солнце, и в аэропорту не было заметно никаких изменений. Объявлялись новые рейсы, аэродромные такси-автопоезда везли пассажиров к длинным, поблескивающим льдистыми бликами лайнерам, за металлическими оградами среди сосен десятки людей махали улетающим. Но к диспетчерской вышке по тополиной аллее уже бежали люди, слов и советов которых ждал сейчас пилот Мазанников, находящийся в воздухе за 70 километров от аэродрома.
Когда мозговой центр определил аварийную инструкцию поведения, необходимую для благополучной посадки, обнаружилось, что передать все это Мазанникову невозможно, нужна была «вышка» в небе, любой ретранслятор, способный держаться на определенной высоте, принимать инструкции и передавать их вниз самолету, идущему уже над самой землей.
Командир другого экипажа, борта 74-го, Владимир Тихончеев тоже вел машину в направлении Алма-Аты. До конца рейса оставалось двадцать минут.
Он привычно держал штурвал, вытирал платком мокрый лоб, иногда поглядывал на пассажиров — всех сморила невиданная жара. За бортом плюс 40. Он посмотрел вниз, на зеленые и желтые квадраты предгорий, на дорогу, по которой мчались точки машин, и вдруг увидел, как далеко внизу, почти у самой земли, парит самолет. Было непонятно, куда он летит, но тут же Тихончеев профессиональным чутьем уловил весь смысл происходящего. Он понял, что машина терпит аварию.
Почти в ту же минуту наушники донесли до него слова Владимира Киселенко, руководившего посадкой 91-го борта: «В вашем квадрате совершает вынужденную посадку борт 91-й. Мы не имеем с ним связи — он потерял высоту, отрезан горами. Связь будем держать с вашей помощью».
Прошло несколько секунд, и два пилота установили связь.
— Девяносто первый, девяносто первый, — вызывал семьдесят четвертый, а мог бы просто говорить: «Володя, старина, что стряслось? Держись как можешь, все будет нормально». Но говорил Тихончеев, как и положено в таких случаях: «Девяносто первый!» А сам словно видел Мазанникова — его светлые глаза, сильные руки, широкие плечи, теплую улыбку — они были большими друзьями.
Тут Тихончеев услышал приказ — находиться на необходимой высоте, несмотря на приближение к аэродрому, высоту не снижать. Он передал пассажирам, что их самолет будет находиться в воздухе дольше обычного. И объяснил почему.
— А нам это не угрожает? — испуганно спросил пассажир на переднем сиденье.
— Где он летит? — закричал мальчик, видимо школьник. — Где внизу?
Все начали смотреть вниз, но ничего не могли рассмотреть на фоне пестрых предгорий и уходящей на север равнины.
А под плоскостями 91-го проплывали маленькие поселки Каратурук, Курам, нити дорог и тропинок.
«Борт семьдесят четвертого! — звучало в наушниках. — Борт семьдесят четвертого, передайте девяносто первому: развернуть самолет на Каратурук».
Тихончеев передал это Мазанникову. Тот что есть силы тянул штурвал и выравнивал заваливающийся самолет. Он уже видел каратурукскую площадку, с которой взлетают самолеты сельскохозяйственной авиации, но он видел и то, что пройти к ней он не сможет. А высота падала.
Он передал Тихончееву для центра: «Посадить машину в Каратуруке невозможно».
И тут же передал еще: «Высоты нет, сажусь на Кульджинский тракт. Он — по курсу».
Через несколько секунд пришло разрешение центра: сажать самолет на тракт — автомобильную дорогу.
Тихончеев передал это Мазанникову, не выдержал, добавил: «Встретимся вечером в городе».
В те же секунды завертелись диски телефонов в Алма-Ате: по службам ГАИ передавались распоряжения приостановить автомобильное движение на участке терпящего аварию самолета.
Самолет Тихончеева теперь находился уже в районе видимости Алма-Аты, кружил на большой высоте над городом, и для Тихончеева ничего в эти минуты не существовало, кроме звуков в наушниках, но эти звуки не несли слов Мазанникова, потому что у 91-го не хватало секунд для слов — он уже шел на посадку.
Он ясно видел: вдоль трассы стоят бетонные столбы высоковольтной линии. Расстояние между ними — километр. Нужно коснуться асфальта прямо напротив пары столбов, и тогда тысячи метров ему хватит для того, чтобы погасить скорость до следующих опор. Если он потеряет хотя бы сто метров, машина, обладающая большой инерционной скоростью, при малейшем отклонении от прямой разобьет плоскости о любой из столбов — справа или слева.
