Жизнь и миг - [3]

— Вылететь нужно срочно, — сказал ответственный секретарь редакции. — В стране началась массовая жатва, и пример героической битвы за хлеб может иметь громадный резонанс…

За подъездами редакции лежала ночная Москва. Дальше — аэропорт. Машина мчалась по освещенным проспектам города, и в ветровом стекле бесшумно «осыпались» переулки, дома. Сейчас, как и всякий раз, вылетая по срочному заданию редакции, я встречусь, познакомлюсь, подружусь, поругаюсь, поговорю с десятками самых разных людей, о которых в репортаже не будет сказано ни слова. Но я знаю: эти люди сделают все для того, чтобы газета вышла с рассказом о подвиге.

Первыми в ряду этих людей всегда стоят редакционные шоферы. Только что наша «Волга» вырвалась на пустую трассу, и ведет ее ас на предельной скорости: полное понимание момента. Вдоль дороги вспыхивают и гаснут, словно немые взрывы, деревья — от внезапного света фар.

Самолет уходит через тридцать минут — билетов нет.

У диспетчера красные от бессонницы глаза, прокуренный голос, грустная улыбка. За время дежурства перед ним прошли колхозники, военные, корреспонденты, отпускники и опаздывающие из отпусков.

— Там пожар, — говорю я. — Вот телеграмма. Молодой парень, москвич, гасил огонь, рискуя жизнью, и теперь… — Но палец диспетчера уже на рычажке селектора.

— Кажется, уладил — лети. Только расскажи по-человечески, что там случилось. Ждем…

В Саратове было ветрено и солнечно. После нескольких попыток дозвониться до обкома комсомола я вспомнил, что начинающийся день — день воскресный, и, поймав такси, попросил водителя отвезти меня в порт. Таксист был пожилым, неразговорчивым человеком, машина была старой и разболтанной. С сухим грохотом мы катили по городу вниз, к набережной, и, когда я объяснил водителю, что спешу и почему спешу, он не только не увеличил скорость, а, наоборот, стал с усердием объезжать выпирающие из древней мостовой булыжники и у самого порта заявил, что, может, под суд надо отдавать всякого, кто спешит как на пожар.

У пирса толпилось много людей. Волга синела, словно подкрашенная акварелью.

— Точно, — сказал милиционер, — ваш район вниз по Волге. А что там случилось?

— Горел хлеб. Парень один героически тушил пожар. Шофер.

Мы пробрались к окошкам касс: билеты кончились.

Милиционеру не было еще и двадцати, по крайней мере на вид. Он сказал возмущенно и запальчиво: «Спекулянтов много погрузили», и, взяв у меня редакционное удостоверение и деньги, провалился сквозь землю.

Теплоход «Комарно» готовился к отплытию. По высокой палубе бегали люди. Стоял веселый шум расставания.

— Достал «стоячий», — сказал милиционер. — Держи.

— Спасибо, — сказал я, — может, увидимся.

Теплоход отчалил.

После гонок на машинах и самолете попасть на речной теплоход удивительно и странно — словно влетел в смолу. Со всех сторон вода, посередине сухая белая палуба, а на палубе ты, которому срочно куда-то нужно.

Кажется, что теплоход стоит. В первые десять минут я по инерции побегал по палубе, потому что душа требовала хотя бы иллюзии движения, но вскоре понял, что реальность сильнее средств, могущих ее изменить.

Я подошел к старпому и с вызовом спросил:

— Сколько мы будем мчать до места назначения?

— Двенадцать-пятнадцать часов, — с гордостью за свое судно ответил старпом. — Могу предложить отдельную каюту. Доплата пять рублей.

— Согласен. Пошли в каюту. Мне хочется прыгнуть за борт и поплыть наперегонки с вашим крейсером.

— Любуйтесь природой, — возразил старпом. — Мы теплоход туристский. Спешить некуда.

Все, что было вокруг, — высокое синее небо, яркая вода, легкий ветер, белые облака на горизонте, — все вошло в острое противоречие с далеким пожаром, чьим-то риском, опасностью и движением. Я стоял на ветреной корме и думал о пожарах, которые мы видели в детстве. Мы никогда их не забывали потом, потому что они не похожи на другие пожары, те, что мы видим позже, когда становимся взрослыми и познаем настоящую цену трагедии.

Я потерял счет пристаням. Теплоход много раз отчаливал и пышно причаливал. Наконец мне сказали: «Сходи». Потом я ждал паром. Он пришел через полтора часа. Я прыгнул на влажные доски парома за минуту до того, как он толкнулся о берег.

— Прыгай назад! — загремел паромщик. — Быстрый нашелся!

— Там пожар, дед!

— Потушили пожар, — сказал он, — ждать тебя не стали.

Я объяснил, что к чему, рассказал о газете, о срочности, о том, как и сколько во всей стране людей должны немедленно узнать обо всем, что случилось здесь, на его, дедовой, земле.

— Сразу бы сказал, — поднял брови паромщик, — едем назад. Вне графика.

И мы поплыли! Дед дергал жесткую и редкую, как штакет, бороду и был горд собственным решением нарушить график движения парома и тем, что везет корреспондента из Москвы, а вся страна ждет от корреспондента сообщений.

Мы подошли к причалу.

— До свиданья, спасибо, — сказал я. — Может, увидимся.

— Будь здоров, — ответил старик и подал натруженную и тяжелую, как весло, руку. — Беги через луг, потом по обрыву, потом через овраг, потом улица начнется, по ней добежишь до центра. Там райком.

Я поднялся на обрыв и оглянулся назад. Внизу, на воде, раскачивался квадрат парома, старик стоял на пароме, смотрел вверх и размахивал над головой выгоревшей кепкой, и не торопился отправляться в обратный путь. Он не хотел выпадать из истории, звеном которой ему довелось стать нежданно-негаданно. Он был готов помогать снова и снова! И, наверное, старик не знал, что выпасть из этой истории он уже никак не может, что останется он в ней теперь надолго и что каждая строка на газетном листе крепко-накрепко связана живыми и невидимыми, как след его парома, нитями с переправами, перелетами, теплыми кострами, усилиями и добрыми словами многих и многих незнакомых людей.