Жизнь Греции. История цивилизации - [14]
В своих торговых поездках он взял за правило учить язык каждой страны, с которой торговал, и составлять на этом языке соответствующие странички дневника[62]. Таким способом он выучил английский, французский, голландский, испанский, португальский, итальянский, русский, шведский, польский и арабский. Отправившись в Грецию, он взялся за изучение ее языка как живой речи и вскоре уже мог говорить по-древне- и новогречески так же бегло, как и по-немецки[63].
После этого он объявил: «Кажется, я не могу жить нигде, кроме как на классической земле»[64]. Так как его русская жена отказалась покинуть Россию, он дал объявление о том, что ищет жену-гречанку, определил точные требования к претенденткам на этот пост, в сорок семь лет выбрал себе девятнадцатилетнюю невесту по присланным ему фотографиям и женился на ней почти без промедлений, нечаянно последовав при этом древнему обычаю купли: ее родители запросили с него цену, соразмерную с их представлениями о его состоянии. Когда новая жена родила ему детей, он неохотно согласился их крестить, однако придал этой церемонии торжественность, возложив на их головы экземпляр «Илиады» и прочтя вслух несколько сот гекзаметров. Он нарек их Андромахой и Агамемноном, окрестил своих слуг Теламоном и Пелопом и прозвал афинский дом Беллерофонтом[65]. То был старик, помешанный на Гомере.
В 1870 году он отправился в Троаду — северо-западный угол Малой Азии — и вопреки мнению современной ему науки пришел к выводу, что Троя Приама погребена под холмом Гиссарлык. После года переговоров он получил от турецкого правительства разрешение на исследование этой местности, нанял восемьдесят рабочих и приступил к раскопкам. Жена, любившая Шлимана за его выходки, делила труды мужа, проводившего в земле все время от восхода до заката. Всю зиму пронизывающий штормовой ветер с севера запорашивал им глаза пылью и с такой силой проникал сквозь щели в их хрупкий домик, что вечерами было невозможно зажечь лампу. Несмотря на то что в очаге горел огонь, вода замерзала почти каждую ночь. «У нас не было ничего, что могло бы нас согреть, кроме нашей увлеченности великой работой — открытием Трои»[66].
Прошел год, прежде чем их усилия были вознаграждены. Тогда, удар за ударом, кирка землекопа выставила на всеобщее обозрение большой медный сосуд; открыв его, они обнаружили ошеломительный клад, состоявший примерно из девяти тысяч золотых и серебряных предметов. Хитроумный Шлиман спрятал находку под шалью жены, неожиданно распустил рабочих на сиесту, поспешил в свою хижину, запер дверь, разложил сокровища на столе, любовно сопоставил каждую вещицу с каким-нибудь отрывком из Гомера, украсил жену древней диадемой и отправил сообщения своим друзьям в Европе о том, что он откопал «Сокровищницу Приама»[67]. Никто ему не поверил; некоторые критики Обвинили его в том, что он сам подбросил предметы на место, где они были найдены; тем временем Высокая Порта в судебном порядке преследовала его за то, что он увез золото за пределы Турции. Но такие ученые, как Фирхов, Дерпфельд и Бурнуф, прибыли на место раскопок, подтвердили сообщения Шлимана и продолжили работать вместе с ним, вырывая из-под земли одну Трою за другой; проблема была теперь не в том, существовала ли Троя, но какая из девяти раскопанных Трой была Йлионом «Илиады».
В 1876 году Шлиман принял решение подтвердить сообщения эпоса с другого направления — показать, что Агамемнон также был историческим лицом. Руководствуясь классическим описанием Греции, которое составил Павсаний[68], он обследовал тридцать четыре шахты в Микенах на востоке Пелопоннеса. Турецкие чиновники прервали его работу, потребовав половину материалов, найденных им в Трое. Не желая, чтобы драгоценная «Сокровищница Приама» была скрыта от людских глаз в Турции, Шлиман нелегально переправил предметы в Государственный музей в Берлине, в пятикратном размере заплатил Порте потребованные ею отступные и вновь принялся за раскопки в Микенах. Он был вознагражден и здесь; увидев, что рабочие выносят к нему скелеты, керамику, драгоценности и золотые маски, он радостно телеграфировал королю Греции о том, что нашел гробницы Атрея и Агамемнона[69]. В 1884 году он продвинулся к Тиринфу и — вновь под руководством Павсания — раскопал великий дворец и циклопические стены, описанные Гомером[70].
Редко кому удавалось сделать для археологии так много. Его достоинства оборачивались недостатками, потому что энтузиазм и стремление немедленно достичь своей цели подталкивали его к безрассудной спешке, из-за которой были уничтожены или спутаны множество извлеченных из-под земли предметов; вдохновлявший труды Шлимана эпос ввел его в заблуждение, заставив полагать, будто он нашел кладовую Приама в Трое и гробницу Агамемнона в Микенах. Мир науки сомневался в его сообщениях, а музеи Англии, России и Франции еще долго отказывались признавать подлинность его находок. Его утешало титаническое самомнение, и он отважно продолжал копать, пока болезнь не свалила его с ног. В последние дни он колебался, кому молиться — Богу христианства или Зевсу классической Греции. «Агамемнону Шлиману, любимейшему из сыновей, привет! — пишет он. — Я очень рад, что ты собираешься изучать Плутарха и закончил Ксенофонта… Я молю Зевса-отца и Палладу Афину, чтобы они стократно воздали тебе за труды здоровьем и счастьем»
