Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944 - [85]

24 апреля Гитлер принял меня в своей ставке. Мы обсудили военную и политическую ситуацию в Юго-Восточной Европе. Наш посланник в Москве передал нам незадолго до того достоверную информацию о нараставшей напряженности в отношениях между Германским рейхом и Советским Союзом. Он вновь начал выполнять свои обязанности в сентябре 1939 г. после восстановления наших дипломатических отношений с Россией, которые были прерваны после нашего присоединения 24 февраля 1939 г. к Антикоминтерновскому пакту[72]. Вышинский, исполнявший обязанности комиссара иностранных дел, 12 апреля заявил нашему посланнику Криштофи, что Советский Союз «не находит оправданий действиям Венгрии против Югославии». Угроза была произнесена, Венгрии дали понять, что она тоже может попасть однажды в тяжелое положение и оказаться «разорванной на части».

Но Гитлер также был недоволен нами. Он хотел, чтобы мы приняли участие в войне на Балканском полуострове. Я отказался выполнить его требование, ссылаясь на опасность, исходившую от Советского Союза. Со всех сторон наш политический горизонт затягивали тучи.

В своих мемуарах Эрнст фон Вайцзеккер вспоминает о том незабываемом дне, который он и его жена провели с нами в Кендереше в начале июня 1941 г. На фоне мирного сельского венгерского пейзажа очень легко было предаться иллюзии всеобщего мира, но мы разделяли обеспокоенность наших гостей. Я все еще вижу герра фон Вайцзеккера, стоящего на краю нашего плавательного бассейна; все мы уже оделись, и его жена просит его поторопиться. Он явно медлил и ответил так: «Не думаю, что когда-нибудь настанет такой момент, как сейчас, когда меня об этом попросят снова». Как бы банально ни звучали эти слова, они были явным свидетельством его глубокой депрессии. Вероятно, он думал одинаково с графом Коленкуром, когда тот беседовал с Наполеоном накануне Русской кампании 1812 г.

Мы были в это время почти в таком же положении, что и Румыния. Григоре Гафенку, посол Румынии в Москве, доходчиво описал ситуацию, в которой мы оказались: «Разрыв отношений между Рейхом и СССР втянул Италию, Румынию, Венгрию, Словакию и Финляндию в войну против Советов… Германии удалось навязать свою волю народам, находившимся в ее власти; одних она втянула в войну, других принудила проявить солидарность… Их участие в войне на стороне Германии имело совершенно особое значение. Во-первых, это было вынужденное участие, которого невозможно было избежать. Оккупированные страны платили свой налог кровью новому хозяину Европы. Это было в своем роде защитной мерой, потому что «союзники» не желали исчезнуть навеки в той буре, что была поднята Гитлером, как это произошло с Польшей, Чехословакией и Югославией. Вступить в войну на стороне Германии означало заплатить по страховому полису, чтобы сохранить право на жизнь. Страх и покорность чужой воле – вот что было основным мотивом действий для вспомогательных войск. Участники „крестового похода“, призванные по приказу Гитлера, едва ли проявили больший энтузиазм, чем мелкие немецкие князья, которые последовали в 1912 г. за Наполеоном в Россию. Подобно им, они понимали, что победа была бы не их победой и что единственной привилегией, которую они разделят с элитными войсками Великой армии, будет честь умереть в бою».

Спасти Европу от коммунизма? Могу сказать, что мы охотно поверили бы этому, если бы Гитлер пришел в Россию как освободитель. Но аннексионистские планы, о которых было заявлено еще в «Майн Кампф», демонстрировали всю фальшь подобной иллюзии; и первые меры, предпринятые Гитлером в России, не оставляли никаких сомнений в действительных планах Гитлера.

До сих пор мы избегали тесного союза с Гитлером. Даже после 22 июня 1941 г. мы старались только следовать в русле его политики, но не сотрудничать. Немедленно после начала немецкого наступления я получил несколько написанных рукой Гитлера писем-посланий, которые я открывал с замиранием сердца. В одном из них было требование, чтобы мы объявили войну Советскому Союзу. На следующем заседании кабинета министров премьер-министр Бардоши даже не стал обсуждать вопрос разрыва дипломатических отношений с Москвой. Мы можем оправдать такое поведение в глазах Гитлера тем, объяснил свое решение Бардоши, что московское представительство является для нас источником важной информации. Когда это стало известно немецкому министру через пресс-службу министерства иностранных дел, он сразу же связался с Бардоши и довел до его сведения, что разрыв дипломатических отношений – это самое малое, что Берлин ожидает от правительства Венгрии.

23 июня было проведено еще одно заседание кабинета для рассмотрения письма Хенрика Верта, начальника Генерального штаба венгерской армии, адресованного премьер-министру, в котором было требование немедленного объявления войны. Румыния уже вступила в войну, так что Венгрия рискует быть обойденной в гонке, если она будет и дальше колебаться в своем решении; и вместо того, чтобы получить всю Трансильванию, возможно, потеряет даже те области, что ей были возвращены по Венскому арбитражу. Бардоши проигнорировал этот аргумент; он проголосовал против объявления войны и был поддержан другими членами кабинета, за исключением министра общественного снабжения без портфеля генерала Дьёрфи-Бендьела. Все же было принято решение разорвать дипломатические отношения с Советским Союзом. Но идти на большее мы не собирались.