Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944 - [74]

Во второй половине дня у меня состоялась вторая беседа с Гитлером. Она не только не сняла напряжение первой встречи, но еще более усугубила его. Высказывая свое мнение в манере, которую я считал недопустимой в обращении, он заявил, что мне не следовало обсуждать его планы с генерал-фельдмаршалом Браухичем и сообщать ему о моем решительном отказе в сотрудничестве. Я эмоционально ответил, что не принимаю его упрек и что это мое дело – решать, с кем говорить и о чем говорить. Несколько понизив тон, Гитлер сказал, что генералы не имеют решающего голоса в любых вопросах; он один выносит решения. В ответ на это я заметил, что это очень опасная политика. Гитлер решил переменить тему разговора, но наша беседа не стала от этого менее непринужденной.

Не знаю, обратил ли внимание Гитлер на слова о «гневе мадьяр», присутствуя вечером в опере. Мы, со своей стороны, наслаждались «Лоэнгрином». На следующий день мы посетили Потсдам и могилу великого короля Пруссии Фридриха II, чье имя Гитлер так часто упоминал, хотя он и не обладал самоконтролем и стратегическим гением философа Сан-Суси.

Для того чтобы подчеркнуть свое особое положение, Герман Геринг появился, только когда мы прибыли в Берлин. Он пригласил нас быть гостями в его поместье «Каринхалле». Гитлер уже рассказал нам об опытах разведения зубров и диких лошадей в лесах Шорфхайде и добавил, рассмеявшись, что он не удивится, если однажды «Герман» выведет там штамм древнего германца. Идея «древнего германца», казалось, всецело захватила Геринга. Не только он сам встретил нас в охотничьем костюме «древнего германца», обойдясь разве что только без медвежьей шкуры, но даже его слуги и горничные были одеты соответствующим образом. Наш хозяин поменял свой гардероб по крайней мере дважды, включая браслеты и ювелирные украшения. Когда он приветствовал нас в своем «доме», он сразу же без передышки добавил: «И все, что вы видите вокруг, принадлежит мне».

Мы были удивлены, зачем ему было надо говорить об этом.

Несмотря на свое эксцентричное поведение и бившую в глаза роскошь, которой он окружил себя, Геринг обладал отдельными качествами, которые примиряли нас с ним. Так, я вспоминаю, как он вынул из колыбели младшую дочку Эдду и, полный отцовской гордости, начал восторженно раскачивать ее над своей головой. Он знал кое-что о правилах охоты и о видах дичи, вот почему я с удовольствием принял его приглашение поохотиться на лосей в сентябре в Восточной Пруссии. Так как я был страстным охотником, то меня вдохновили предложенные им правила охоты. Последний командир истребительной эскадры Рихтгофена[60], награжденный высшим орденом Pour le Merite, Геринг был единственным из ближнего окружения Гитлера, которого иностранцы считали наиболее открытым. Я вспоминаю замечание фон Вайцзеккера: «Официальный мир Третьего рейха оставался полностью чужим для меня, и мне не нравились все контакты с ним».

Этот чужой элемент явно проявился во время нашего визита в Нюрнберг, где в последний день нашего там пребывания мы посетили место проведения партийных конференций. Древний город, который хранит память о Дюрере и Гансе Саксе, со своим прекрасным замком Гогенцоллернов, очень нам понравился. Но никакого чувства симпатии не возникало у нас, когда мы смотрели на здания партии, представлявшие собой горы камня. Нам рассказали, что на их строительство ушло больше камня, чем на постройку пирамид. Нам показали зал Пятидесяти тысяч, находившийся в процессе строительства, и герр Гиммлер объяснил нам, что здесь ежегодно собираются члены партии, чтобы послушать большую речь Гитлера. Моя жена не могла не спросить: «Я полагаю, что здесь они выступают с докладами и говорят о своих просьбах?» – «Конечно же нет, – ответил Гиммлер. – Только один человек имеет право говорить здесь – фюрер». Моя жена продолжала удивляться, что такое огромное и дорогостоящее здание строится только для проведения одного мероприятия в год. Гиммлер, явно недовольный ее неспособностью оценить величие фюрера, только бросил на нее презрительный взгляд.

В этот вечер мы сели на свой личный поезд и отправились в обратный путь домой. Если намерением Гитлера было поразить нас столь разнообразными празднествами и развлечениями, поездками и подарками, то в этом он точно преуспел, но не в том смысле, в каком он предполагал. Невероятные достижения, достигнутые за несколько лет начиная с 1933 г., трудолюбие, дисциплина и деловитость немецкого народа – все это вызывало восхищение. Дымили фабричные трубы, слышались звонкие удары множества молотов на судостроительных верфях; на полях трудились фермеры, собирая большие урожаи. Но все это оставляло впечатление некоей лихорадочной деятельности; и это вызывало недобрые предчувствия у внимательного наблюдателя, который не мог удержаться, чтобы не спросить себя: «К чему все это приведет?» Все это укрепило меня в моем решении не дать затянуть Венгрию в водоворот национал-социалистической политики. Гитлер мог стремиться к обретению Lebensraum, однако мы, венгры, не готовы были стать его частью.

Все же Венгрия, слышу я голоса критиков, получила часть трофеев при заключении Мюнхенского соглашения и даже, вслед за Германией, участвовала в разделе Чехословакии. Джон Уилер-Беннетт даже зашел столь далеко, что обвинил нас и Польшу в том, что якобы мы играли роль шакалов. Даже Уинстон Черчилль в первом томе своего труда «Вторая мировая война», пересказывая мои беседы с Гитлером, дает читателю понять, что это был я, кто настаивал, а Гитлер колебался; он также продвигает ту точку зрения, что мы были намерены участвовать в приготовлении блюда, чтобы потом иметь возможность поделиться им.