Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944 - [62]

Дьюла Гёмбёш исполнял обязанности секретаря в министерстве обороны, которое я возглавлял в Сегеде. Наша первая встреча состоялась в 1919 г. Граф Ференц Хуньяди как-то остановил меня на улице, чтобы поведать мне мистическую историю о готовящемся заговоре против правительства Михая Каройи. Так как этот вопрос явно не мог обсуждаться на улице, я предложил отправиться в отель. Там собралось человек двадцать, все были охвачены патриотическим чувством, но мало что знали о реальных причинах происходящего. На меня тогда произвел сильное впечатление штабс-капитан Гёмбёш, чьи ответы на вопросы практического характера были выверены и точны. И он был так же свободен от ложных иллюзий, как и я. С самых первых дней нашего сотрудничества я сразу увидел его положительные качества, а также отметил те черты его характера, которые мне не нравились. Он был прекрасным офицером; и можно было ожидать, что станет и замечательным политиком. Несомненно талантливый оратор, он придал новый импульс нашей внутренней политике, которая при его предшественниках имела тенденцию, как это назвали критики, к «стагнации». Несмотря на то что эта предполагаемая стагнация имела больше преимуществ, чем это были готовы признать так называемые критики.

Несмотря на все его, несомненно, благие намерения, Гёмбёш часто, как говорится, перебарщивал. Я всегда говорил, что никому нельзя запрещать выражать свой венгерский патриотизм, но я был против его навязывания. Временами Гёмбёш выступал в качестве судьи по этому вопросу в делах, касавшихся офицеров и гражданских чиновников. Как профессиональный солдат, Гёмбёш отдавал предпочтение немецкой, а не итальянской армии, но, продвигая по службе очень многих и часто совсем молодых людей, которые разделяли его политические взгляды, он поощрял некоторые начинания, часто не совпадавшие с моим политическим курсом. В итоге можно сказать, что его друзья приносили ему больше вреда, чем его враги. Гёмбёш по натуре был автократом, и он был глубоко впечатлен примером Гитлера и Муссолини.

1 октября 1932 г. я решился, хотя и с некоторыми колебаниями, предложить ему должность премьер-министра. Граф Бетлен и некоторые другие ведущие политические деятели страны горячо рекомендовали мне его кандидатуру. Его неоспоримые успехи на посту министра обороны говорили в его пользу. Став премьером, продолжил возглавлять это министерство. Другим фактором, объяснявшим подобный выбор, была его программа из 95 пунктов, в которой содержались замечательные идеи и которая, в частности, предусматривала также переход от дорогостоящей регулярной армии к армии, основанной на всеобщей воинской повинности. В последующие два с половиной года у Гёмбёша проявились некоторые диктаторские наклонности во внутренней политике, а во внешней политике он стремился к установлению более тесных связей с Германией. Подобная политическая линия вызывала противодействие по причине ее односторонней предвзятости. В обоих случаях он столкнулся с оппозицией в лице Партии мелких хозяев и графа Бетлена.

Лояльность в отношении нового премьера вынудила меня согласиться с его просьбой о роспуске парламента после того, как граф Бетлен, лидер правительственной партии, и Тибор Экхардт, председатель Партии мелких собственников, перешли в оппозицию. Премьер должен был иметь большинство в парламенте, и Гёмбёш обеспечил его себе, когда на следующих выборах ряд ценных политиков – к моему сожалению – потерял свои места. Победа, что меня поразило, была одержана за счет количества, а не качества.

Отношения между премьер-министром и Коломаном Канья, министром иностранных дел, нельзя было назвать сердечными. Канья, осторожный и глубоко скептичный политик, временами не был расположен принимать грандиозные планы и взгляды несколько циничного Гёмбёша. Однако укрепление связей с Италией и Германией было их общим достижением, даже если один из них действовал с большим энтузиазмом, а другой – с некоторой настороженностью, сознавая, какие последствия подобные союзы могут вызвать. Именно благодаря инициативе самого Гёмбёша случилось так, что он стал первым премьером, обратившимся к Гитлеру, после визитов к премьер-министрам в Анкаре, Риме и Варшаве.

17 марта 1934 г. венгерский премьер Гёмбёш, австрийский канцлер Дольфус и Муссолини подписали Римские протоколы, которые, в сущности, представляли собой ответ на пакт, заключенный незадолго до того Малой Антантой, и на такой же антиревизионистский Балканский пакт, подписанный 9 февраля того же 1934 г. Помимо чисто экономических положений, в этих протоколах оговаривался порядок консультаций по всем вопросам общего характера, особенно тех, которые касались интересов трех договаривающихся государств. Однако не было никаких секретных положений военного характера. Рим и Вена намеревались в этом плане внести соответствующие дополнения в Протоколы, но мы отклонили принятие военных обязательств. Перед лицом возникшей тогда между Италией и Германией напряженности немцы оценили нашу сдержанность.

В анналы того мрачного года, который стал свидетелем убийства Дольфуса и кровавых дней подавления путча Рёма, вошло также убийство короля Югославии Александра I, который 9 октября вместе с французским министром иностранных дел Луи Барту пал жертвой македонского террориста в Марселе на улице Каннебьер. Я встречался один раз с королем Александром, когда он был еще регентом. Я столкнулся с ним в приемной премьер-министра Протича, с которым я вел переговоры. Позже я поддерживал с ним связь через его генерал-адъютанта Прику, православного хорвата, с которым я был в дружественных отношениях во время моего пребывания на флоте. Прика обращался ко мне дважды по просьбе короля. Несмотря на то что предпринятая мной в 1926 г. инициатива не принесла ощутимых результатов, я примыкал к тем политикам Венгрии, которые выражали готовность прийти к взаимопониманию с нашим южным соседом. Я всегда с пониманием относился к вопросам, с которыми ко мне обращались югославы. У меня были все причины верить, что король Александр, как только позволят обстоятельства, обязательно ответит рукопожатием на протянутую ему руку дружбы. Поэтому я глубоко сожалел о его трагической смерти, как по политическим причинам, так и из чувства личной симпатии. То же самое можно было сказать обо всех ответственных венгерских государственных деятелях, как бы ни были они критически настроены в вопросе о бывших венгерских территориях Бачка и Банат, и об угнетении хорватов в результате проводимой Белградом пансербской политики. Легко можно было понять глубокое возмущение Венгрии, которую обвинили в причастности к организации убийства, ведь это было делом рук эмигрантов-хорватов.