Жизнь Будды - [5]

Светлоликий устремлен.

Во свершенье предвещанья,

Старца Риши слов святых,

Вкруг себя царевич смотрит,

Приготовлены пути.

Влагой политы дороги,

У толпы нарядный вид,

Ткани светлы,— и царевич

Ликованье ощутил.

В колеснице златосветной

Пред толпою он возник,

И народ смотрел на блески

Этой юной красоты.

Между тем Властитель-Дэва,

Из пределов Чистоты,

Снизошел, и близь дороги

Он с внезапностью возник.

Превративши лик свой светлый

В дряхлый облик старика,

Он изношенным явился,

С сердцем, слабым от тягот.

И царевич, видя старца,

Страх тревоги ощутил,

Вопрошает он возницу:

«Это что за человек?

Голова его — седая,

Телом дряхл, в плечах согбен,

Очи тусклы, держит палку,

Ковыляет вдоль пути.

Иль он высох вдруг от зноя?

Иль таким он был рожден?»

И возница, затрудненный,

Не умеет отвечать.

Он бы вовсе не ответил,

Если б Дэва вмиг ему

Не умножил силу духа

И ответ не предрешил:

«Вид его иным был видом,

Пламень жизни в нем иссяк,

В измененном — много скорби,

Мало радости живой.

Дух в нем слаб, бессильны члены,

Это знаки суть того,

Что зовем — «Преклонный возраст».

Был когда-то он дитя,

Грудью матери питался,

Резвым юношей он был,

Пять он чувствовал восторгов,

Но ушел за годом год,

Тело порче подчинилось,

И изношен он теперь».

И взволнованный царевич

Вновь возницу вопросил:

«Человек тот — он один ли

Дряхлым возрастом томим,

Или буду я таким же,

Или будут все как он?»

И возница вновь ответил

И промолвил, говоря:

«О царевич, и тобою

Тот наследован удел.

Время тонко истекает,

И пока уходит час,

Лик меняется,— измене

Невозможно помешать.

Что приходит несомненно,

То должно к тебе прийти,

Юность в старость облачая,

Общий примешь ты удел».

Бодгисаттва, что готовил

С давних дней оплот ума,

Зодчим мудрости высокой

Безупречным быть хотел,—

О преклонности печальной

Слыша верные слова,

Так сражен был, что внезапно

Каждый волос дыбом встал.

Как в грозу раскаты грома

Обращают в бегство скот,

Так сражен был Бодгисаттва

И глубоко воздохнул.

С сердцем, сжатым пыткой «Старость»,

Взор застылый устремив,

Думал он о том, как скорбно

Бремя дряхлости узнать.

«Что за радость,— так он думал,—

Могут люди извлекать

Из восторгов, что увянут,

Знаки ржавчины прияв?

Как возможно наслаждаться

Тем, что нынче силен, юн,

Но изменишься так быстро

И, исчахнув, будешь стар?

Видя это, как возможно

Не желать — бежать, уйти?»

И вознице Бодгисаттва

Говорит: «Скорей назад!

Что сады мне, если старость

Надвигается, грозя,

Если годы этой жизни

Словно ветер, что летит?

Поверни же колесницу,

Во дворец вези меня».

Но, как бы придя к гробницам,

Был и дома скорбен он.

Царь, узнав о грусти сына,

Побудил его друзей

Предпринять прогулку снова,

И велел прибрать сады,

И еще пышней украсить

Всю дорогу повелел.

Но теперь явился Дэва

Как недужный человек.

Он стоял там у дороги,

Безобразен и раздут,

С бормотаньем, весь заплакан,

Руки, ноги — сведены.

И спросил опять царевич:

«Это что за человек?»

Отвечал ему возница,

И ответ гласил: «Больной.

Все четыре естества в нем

В беспорядке сплетены п,

Силы нет, и весь он слабость,

Просит помощи — других».

И царевич, это слыша,

Сразу сердцем грустен стал

И спросил: «Один ли только

Скорбен он, или есть еще?»

И ответ гласил: «Такие

Всюду в мире люди есть,

Кто живет, имея тело,

Должен в жизни ведать боль».

Слыша это, был царевич

Мыслью скорбною смущен:

Так, порой, на ряби водной

Схвачен зыбью лик Луны.

«Кто в печи великой горя

Ввержен в дым и в жгучий жар,

Как он может быть спокойным,

Может ведать тишину?

Горе, горе ослепленным,

Если может вор-болезнь

Каждый миг предстать пред ними

И в веселье бросить тьму».

Вновь златая колесница

Повернулася назад,

И скорбел он — боль недуга

Видя в зеркале ума.

Как израненный, избитый,

Тот, кто посох должен взять,

В одиночестве, в безлюдьи,

Так он жил в своем дворце.

Царь, узнав, что сын вернулся,

Вопрошает — почему.

И ответ ему был точный:

«Боль недуга увидал».

На блюстителей дороги

Царь посетовал весьма,

Сердце он сдержал, тревожась,

Ничего он не сказал.

Он число поющих женщин

Увеличил во дворце,

Вдвое громче раздавались

Звуки пения теперь.

Эти лики, эти звуки

Чарой быть должны тому,

Кто, лелея наслажденья,

Дом не должен разлюбить.

Днем и ночью, множа чару,

Умножается напев,

Но царевич не внимает,

И не тронут чарой он.

Царь нисходит самолично,

Чтоб сады все осмотреть,

Избирает свиту женщин

С наилучшей красотой.

Тех, что смогут все устроить,

С быстрым вкрадчивым умом

И мужское сердце могут

Нежным взглядом уловить.

Он еще поставил стражей

Вдоль по царскому пути

И убрать велел с дороги

Все, что может ранить взор.

Знаменитому вознице

Убедительно сказал,

Чтоб смотрел он хорошенько,

Надлежащий выбрал путь.

Между тем великий Дэва

Из пречистой высоты,

Снизойдя опять, как прежде,

Лик умершего явил.

Перед взором Бодгисаттвы

Тело четверо несли,

Это видел лишь царевич

И возница, не народ.

«Что несут они? — спросил он.—

Там знамена и цветы,

Свита, полная печали,

Много плакальщиков там».

И возница, знаку свыше

Повинуясь, отвечал

И к царевичу промолвил:

«Это мертвый человек.

Жизнь ушла, и силы тела

Истощились у него,

Ум — без мысли, сердце — камень,

Дух ушел, и он — чурбан.

Нить семейная порвалась,

В белом трауре друзья,

Уж его — не радость видеть,

В яме скрыть его несут».

Имя Смерти услыхавши,

Был царевич угнетен,

Сердце сжалось мыслью трудной,