Жизнь Большой Реки - [19]
На открытых пространствах в солнечных лучах переливаются желтые, красные, белые, салатно-голубые пятна. При приближении к ним они вдруг оживают, взмывают в воздух и превращаются в клубящееся облако из тысячи бабочек; их неисчислимое множество — существенная деталь здешнего пейзажа. По богатству форм и многоцветности окраски нм нет равных в мире: вот малюсенькие, ярко-красные, взлетающие, как рубиновое облачко, вот хвостатые, с павлиньими глазами на кружевных крыльях, а вот самые заметные, лазурно-голубые, величиной с большую тарелку, бросающие на землю тень при своем порхающем полете.
А порой над цветком повисает бабочка-птица, ее окраска переливается на солнце, сама она то трепещет и взлетает вертикально, то метнется в сторону. И вот мелькнула, как искра, повисла над другим цветком. Взмахи крылышек настолько часты, что глаз их не улавливает. В какой-то миг кажется, что видишь крошечное туловище и иголочку-хоботок, высасывающий нектар из раскрытого цветка. Колибри!.. Как хорошо называют местные жители это чудесное созданьице: пикафлор, то есть, что-то такое, что «пика» (касается, целует) «флор» (цветок).
Тропинка выводит нас из леса к краю глубокого ущелья. Сквозь кружевной занавес пальмовых листьев, сквозь свисающие шнуры лиан и фантастически искореженные стволы невиданных деревьев просвечивает белый призрак Игуасу. Воздух насыщен влагой, водяной пылью, дрожит от далекого грохота, приближающегося с порывами ветра. Одним взглядом невозможно охватить водопады целиком. Разве что с самолета, с очень большой высоты. Повисшие над самым порогом острова и громоздящиеся утесы разделяют течение реки на множество отдельных потоков, обрушивающихся в виде обособленных, не похожих друг на друга водопадов и водопадиков, каскадов, струй, сплетенных словно из серебряных жгутов, водных занавесов, каких-то десятиэтажных органов, арф со струнами, натянутыми вечным движением.
>ТРИДЦАТЬ МЕТРОВ ВЫСОТЫ — ТАКОВ ПЕРВЫЙ «ПРЫЖОК» ИГУАСУ
Тридцать метров высоты — вот что такое первый «прыжок». Под белизной все скрывающей пены вода падает на пологий скальный порог, переливается через него и, совершая второй скачок тоже высотой в несколько десятков метров, рушится в пропасть.
Но главный поток Игуасу слишком силен, чтобы дать себя разделить, раздробить. Он выточил, выгрыз в скальном гребне свою собственную дорогу — мрачное ущелье, каньон, пасть, глотку. И бросается туда в безумном прыжке. Космический хаос. Не то начало, не то конец света. И название соответствующее — Гарганта дель Дьябло — «пасть дьявола».
>«ТЫСЯЧА РУЧЬЕВ ПРЫГАЕТ ВНИЗ ПО УСТУПАМ, И ВСТАЮТ ОНИ, КАК СТОЛБЫ, И ВЬЮТСЯ ЗМЕЯМИ, А ТРИ ГОЛОСА ПОЮТ ИМ ПРИВЕТСТВЕННУЮ ПЕСНЬ…» (ИЗ «ПЕСНИ О РЕКЕ-ОТЦЕ»)
Нелегко сделать хороший снимок водопадов Игуасу. Тут не только проблема освещенности. Нужно подкараулить момент между двумя порывами ветра. Из распыленной воды, из разбитых на атомы ее частичек тропическая жара образует пелену, которая, подхваченная ветром, заволакивает, стирает контуры. Солнечные лучи расщепляются в призмах водяной пыли, и в этой пелене рождаются дуги радуг. Радуга здесь, радуга там. И над головой, и далеко внизу, под ногами.
Я просто не мог оторваться от чарующей красоты, водопадов. Сознание того, что этот гремящий водяной хаос, затянутый пеленой из распыленных капель, порожден спокойно разлившейся Игуасу, по которой еще недавно мы плыли на утлом челне, охотясь с компадре, действовало ошеломляюще. Мы провели здесь несколько дней, рассматривая водопады со всех сторон, открывая все новые их красоты.
Как описать лунную ночь над Игуасу? Перед огромным амфитеатром разыгрывается единственная в своем роде мистерия. Мать-Природа расставила декорации с небывалой пышностью, никакой оркестр не смог бы воспроизвести симфонию тропической ночи.
Мы сидим на краю леса. Воздух напоен ароматом орхидей, цветущих лопахо, диких апельсинов, терпким запахом влажного подлеска.
Вокруг чернильный мрак. В отдалении висит, скорее угадываемый, чем видимый, двухкилометровый водяной занавес. Через ажурные кружева пальм начинает просвечивать луна, и вдруг свет падает на водяную стену, превращая ее в жидкое серебро. Луна, будто капельмейстер, оживляет волшебный оркестр джунглей. Высоко в кронах деревьев принимаются звенеть цикады — насекомые, играющие роль соловьев южной ночи. В подлеске им вторят тропические сверчки, лягушки не квакают, а словно бы отбивают такт серебряными молоточками, стонут жабы, разными голосами кричат тючные птицы. При луне бледнеют звезды, но зато вспыхивают бесчисленные светлячки. И уже не поймешь, на небе ли звезды или же они мигают в чаще. И все это происходит на фоне грохочущих раскатов серебристого призрака — Игуасу.
