Жижи - [5]

– Ты думаешь, я знаю? Скорее всего, морскими языками с мидиями. Ну и, конечно, седлом барашка с трюфелями. Шевелись, Жижи. У меня на руках пять червей.

– Всё равно останетесь с носом. Уж я об этом позабочусь. А мы на ужин будем доедать вчерашнее рагу. Обожаю рагу.

– Рагу, к сожалению, со свининой, – сказала Инес Альварес, успевшая вернуться из кухни. – Я так и не смогла купить гуся.

– Я распоряжусь, чтобы вам прислали гуся из Бон-Абри, – сказал Гастон.

– Большое спасибо, Гастон. Жижи, помоги господину Лашаю надеть пальто. Подай ему трость и шляпу.

Как только мрачный Лашай, принюхиваясь и сожалея о разогретом рагу, наконец удалился, госпожа Альварес повернулась к внучке.

– А теперь ответь мне, Жильберта, почему всё же ты так быстро вернулась от тёти Алисии? Я не стала допрашивать тебя при Гастоне. При посторонних семейные дела обсуждать не полагается, запомни.

– Всё очень просто, бабушка. Тётя Алисия была в кружевном чепчике, она всегда его надевает, когда у неё мигрень. «Я сегодня неважно себя чувствую», – сказала она мне. «Ну, тогда не буду тебе надоедать и вернусь домой», – сказала я. «Отдохни хоть пять минут», – сказала она. «Да что ты, – сказала я, – я совершенно не устала, я приехала на автомобиле». – «На автомобиле?» Она очень удивилась и даже всплеснула руками, вот так. Понимаешь, мне очень хотелось показать дядюшкин автомобиль тёте Алисии, и я попросила шофёра задержаться на две минутки. «Да, – сказала я, – это «Дион-Бутон», четырёхместный, с откидным верхом, мне одолжил его дядюшка. Он сейчас у нас. Он поссорился с Лианой». «За кого ты меня принимаешь? – рассердилась тётя. – Я пока ещё в своём уме и газеты читаю. Я не хуже тебя знаю, что он поссорился с этой дылдой. Ну что ж, возвращайся домой, нечего тебе скучать с бедной больной старухой». И она помахала мне из окна, когда я садилась в автомобиль.

Госпожа Альварес поджала губы.

– Бедная больная старуха, ничего себе! У неё и насморка никогда в жизни не было. И как только ей не стыдно…

– Бабушка, как ты думаешь, дядюшка не забудет о моих леденцах и нотной папке?

Госпожа Альварес задумчиво уставилась в потолок.

– Возможно, дитя моё, возможно.

– Но он же проиграл, это нечестно.

– Конечно. Раз он проиграл… Надеюсь, ты их получишь. А сейчас надень фартук и накрывай на стол. И убери карты.

– Хорошо, бабушка… Бабушка, а что он тебе рассказывал о Лиане? Это правда, что она драпанула с Сандомиром и прихватила ожерелье?

– Во-первых, что за слово «драпанула»? Во-вторых, подойди, я подвяжу тебе волосы, чтобы ты не купала их в тарелке. И в третьих, что тебе за дело до женщины, которая оказалась столь плохо воспитанной? Это личное дело Гастона.

– Но, бабушка, если это его личное дело, то почему об этом все говорят и даже в «Жиль Блаз» пишут?

– Прекрати. Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы д'Экзельманс противоречит здравому смыслу. Тут ветчина для твоей матери, я накрыла её тарелкой, поставь на холод.

Жильберта уже спала, когда вернулась её мать: Андре Альвар, на афишах «Опера-Комик» мелким шрифтом в самом низу. Госпожа Альварес, не отрываясь от пасьянса, спросила её, по обыкновению, не очень ли она устала. Отдавая дань принятым в их семье правилам вежливости, Андре попеняла матери, что та ждала её и не ложилась спать, и госпожа Альварес отвечала ей как всегда:

– Я никогда не засыпаю, пока ты не вернёшься. Поешь ветчины, рагу в кастрюльке, ещё тёплое. Есть печёные сливы. Пиво на окне.

– Жижи спит?

– Конечно.

Андре Альвар поужинала с аппетитом убеждённого мизантропа.

Подгримированная, она была ещё очень хороша собой, но без грима сразу бросались в глаза покрасневшие веки и бледные губы. Поэтому тётя Алисия и говорила, что её успехи кончаются за порогом театра.

– Ты хорошо пела, дочь моя? Андре пожала плечами.

– Да, я пела хорошо. А что толку? Ты же понимаешь, что за Тифэн мне всё равно не угнаться. О Господи! Что за жизнь, и как только я её терплю!

– Такую жизнь ты выбрала себе сама. Но, полагаю, тебе было бы куда легче, – нравоучительным тоном говорила госпожа Альварес, – если бы у тебя кто-то был. Не может молодая женщина жить одна, это противоестественно. Ничего удивительного, что ты видишь всё в чёрном цвете.

– О! Мама, не начинай, пожалуйста, всё сначала, я очень устала. Какие новости?

– Никаких. Все говорят лишь о разрыве Гастона с Лианой.

– Да, это наделало шуму. Даже в этой нашей дыре, в «Опера-Комик», ни о чём другом не болтают.

– Что ж, понятно, такое случается не каждый день.

– А что он собирается делать? Есть уже кто-нибудь на примете?

– О чём ты говоришь? Прошло ещё так мало времени. Гастон в отчаянии. Ты не поверишь, но ещё без четверти восемь он сидел вот за этим столом и играл с Жильбертой в пикет. Говорит, что не примет участия в празднике Цветов.

– Не может быть!

– Представь себе. Если он не передумает, разговоров будет ещё больше. Я очень советовала ему всё взвесить, прежде чем на такое решиться.

– В театре говорят, что будто бы есть шансы у одной девицы, из «Олимпии». Она там выступает под именем Кобра, у неё какой-то акробатический номер: представляешь, выносят на сцену корзинку, малюсенькую, там и фокстерьеру было бы тесновато, и она из неё вылезает, извиваясь как змея.