Жильберта, не забудь, что ты должна навестить сегодня тётю Алисию. Ты меня слышишь? Иди сюда, я накручу тебе волосы на папильотки. Жильберта, ты меня слышишь?
– А нельзя мне пойти к тёте без папильоток, бабушка?
– Боюсь, что нет, – мягко ответила госпожа Альварес.
Она поднесла к голубому пламени спиртовки старые щипцы с двумя массивными железными полушариями на концах. Вощёная бумага была уже сложена в стопку.
– Бабушка, а может, для разнообразия ты завьёшь мне волосы по бокам?
– Об этом и речи быть не может. Подвитые концы – это максимум, что можно позволить себе в твоём возрасте. Садись на табурет.
Жильберта уселась, подогнув под себя свои журавлиные ноги. Из-под клетчатой юбки выглядывали простые чулки в резинку и коленки безукоризненной овальной формы. Стройные икры, высокий подъём – госпожа Альварес недаром сожалела, что её внучка не занялась балетом. Но сейчас она об этом не думала. Она зажимала раскалёнными щипцами накрученные на бигуди пепельного цвета пряди. Её ловкие ласковые руки терпеливо укладывали роскошную шевелюру Жильберты в упругие, летящие локоны. От лёгкого ванильного аромата, идущего от бумаги, и запаха раскалённого железа неподвижно сидящую девочку клонило в сон. Жильберта прекрасно знала, что всякое сопротивление бесполезно. Она почти никогда и не пыталась нарушить семейные обычаи.
– Мама поёт сегодня «Фраскиту»?
– Да, днём, а вечером – «Если бы я был королём». Сколько раз тебе повторять: когда сидишь на низкой табуретке, соедини колени вместе и наклони их вправо или влево, иначе это выглядит неприлично.
– Бабушка, но я же в панталонах и в нижней юбке.
– Панталоны – это одно, а приличия – другое. Всё дело в позе.
– Да, знаю, мне уже говорила об этом тётя Алисия, – пробормотала Жильберта из-под крыши своих волос.
– Я уж как-нибудь сама, без помощи Алисии, сумею вдолбить в твою голову элементарные правила приличия, – едко заметила госпожа Альварес. – В этом я, слава богу, разбираюсь получше её.
– А нельзя ли мне сегодня остаться дома, бабушка, а к тёте Алисии пойти в следующее воскресенье?
– Ещё будут пожелания? – высокомерно отозвалась госпожа Альварес.
– Ещё? Да. Мне бы хотелось хоть немного удлинить мои юбки, тогда бы мне не приходилось всё время садиться враскорячку. Я так мучаюсь из-за этих коротких юбок, ни на минуту нельзя забыть о своих невыразимых.
– Перестань! Как тебе не стыдно.
– Я бы с удовольствием употребила другое слово, но не знаю какое.
Госпожа Альварес погасила спиртовку, взглянула в зеркало над камином, отразившее её тяжёлое испанское лицо, и решительно заключила:
– Пожалуй, ты права, другого слова не подберёшь. Из-под ряда пепельных завитушек выглянули недоверчивые глаза удивительной, почти аспидной синевы.
– И всё-таки, бабушка, давай хоть чуть-чуть удлиним мои юбки, хотя бы на ладонь. Или пришьём небольшую оборочку…
– Представляю, в каком восторге будет Андре, оказавшись матерью эдакой восемнадцатилетней кобылицы. А её карьера? Ты об этом подумала?
– Конечно, подумала. Но ведь я редко хожу куда-нибудь с мамой… – Она одёрнула юбку, задравшуюся на её плоском, как блин, животе. – Что мне надевать, бабушка, как обычно?
– Сегодня воскресенье, ты что, забыла? Надень светлое пальто и синюю шляпку. Когда ты наконец поймёшь, что значит прилично одеваться?
Бабушка и внучка были одного роста. С испанской фамилией, унаследованной от покойного любовника, прекрасно сочетались кремового цвета бледность, пышная фигура и густо напомаженные волосы. Пудрилась она очень белой пудрой. Нижние веки её набрякли, словно под тяжестью щёк, и она в конце концов сочла возможным принять имя Инес. Госпожа Альварес была стержнем, на котором держалось её безалаберное семейство. Андре, её дочь, брошенная отцом Жильберты, предпочла треволнениям шумного успеха спокойную жизнь и вторые роли на сцене государственного театра. Тётя Алисия – претендентов на её руку так и не нашлось – жила отдельно на ренту, по её утверждению довольно скромную, и семейство питало большое почтение как к мнениям тётушки, так и к её драгоценностям.
Госпожа Альварес придирчиво оглядела внучку с ног до головы, от туфель, изготовленных на заказ, до фетровой шляпки с острым пером.
– Как ты стоишь? Ноги расставила прямо как слон. У тебя даже намёка нет на живот, а ты умудряешься выпячивать его. И, пожалуйста, не забудь перчатки.
Жильберта встречала замечания бабушки с безразличием неиспорченного ребёнка. В ней не было пока ничего от барышни: она напоминала иногда юного лучника, иногда сурового ангела, иногда мальчишку в юбке. «Куда тебе носить длинные платья, у тебя ума не больше, чем у восьмилетнего ребёнка!» – говорила госпожа Альварес. «Жильберта приводит меня в отчаяние», – вздыхала Андре. «Не будь меня, ты всё равно нашла бы повод для отчаяния», – мирно парировала Жильберта. У Жильберты был спокойный характер, и хотя она почти ни с кем не общалась и большую часть времени проводила дома, это её не тяготило. Судить о её внешности было пока рано. Большой рот, открывающий при улыбке белоснежные крепкие зубы, короткий подбородок, высокие скулы, а нос… «Боже мой, ну откуда у неё такой носишко?» – вздыхала Андре. «Дочь моя, кому это знать, как не тебе?» – говорила госпожа Альварес. И Андре, слишком рано уставшая от жизни, слишком поздно полюбившая добродетель, молчала, трогая по привычке свои вечно воспалённые желёзки. «Жижи, – говорила тётя Алисия, – она пока только сырьё, из неё, может быть, что-то выйдет, а возможно, не выйдет ничего».
