Живые, пойте о нас! - [44]

Арестов Николай Иванович, краснофлотец, строевой, год рождения 1920, пропал без вести».

Фамилии следовали одна за другой, и перед ее глазами словно проходил строй этих юных, полных жизни людей.

В списке было четыреста восемьдесят шесть человек. Отдельно перечислялись имена командиров и разведчиков, приданных десанту.

Этот приказ, пошел на подпись командующему КБФ только тогда, когда все попытки узнать какие-либо подробности о судьбе отряда были исчерпаны.

Вскоре после этого Прасковья Тимофеевна Ворожилова, Анна Александровна Петрухина, мать Федорова Александра Николаевна, его жена Зинаида Александровна и многие, многие другие отцы, матери, жены, дети прочитали в «похоронных»: «Ваш муж… отец… брат… сын… в боях с немецко-фашистскими захватчиками пропал без вести…»

Страшно узнать о гибели близкого в бою. Еще горше годами хранить свидетельство о такой судьбе.

Но пропасть без вести еще не означает, остаться безвестным.

Когда сын Ворожилова Юлий приходил в Учебный отряд, немногие оставшиеся еще там ветераны звали одетого во флотское подростка на камбуз, старались от своего скудного пайка уделить ему кусок хлеба, миску супа.

— Это сын нашего Бати, — говорили они молодым.

Сын, жена, мать… Они никогда не забудут того, кто ушел и не вернулся.

Мать Вадима Федорова Александра Николаевна вспоминает:

«От Вадима я имела в начале войны только одну открытку от 18.IX-41 г. В ней он написал, что состоит в Краснознаменном Балтийском флоте и, как всегда: «…я бодр, здоров, готов к борьбе с врагом». Так же как Вадим, настоял на отправке на фронт и другой сын — Евгений, который пошел добровольцем. Его задерживали и тылу из-за крайне слабого зрения. Старший сын был призван в августе сорок первого как артиллерист. Я знала своих сыновей, знала, что они верные сыны Родины и будут ее защищать. Сначала о Вадиме мы ничего не знали, письма, телеграммы куда-то тонули без всякого ответа. Тяжело это было. И хотя меня успокаивали, я чувствовала, что случилось что-то непоправимое, но старалась в то же время поддерживать надежду на лучшее. И теплилась эта надежда долго, даже после Победы. Я обгоняла при встречах каждого моряка: не сын ли это?

…Вы, конечно, понимаете, как велико мое горе, горе матери, потерявшей почти одновременно двух сыновей.

Горе пережито, но любовь к ним и память о них навсегда в сердце матери.

Хотелось больше и лучше работать. Кроме того, если я раньше работала как беспартийный большевик, то в сорок пятом году я подала заявление о приеме меня в Коммунистическую партию. Была принята…»

Александра Николаевна Федорова писала это, когда ей исполнилось семьдесят пять лет. Из них пятьдесят восемь отдано педагогической работе.

Были на флоте люди, которые память о бойцах отряда Ворожилова сберегали всю войну, да и поныне хранят свято.

Это адмирал, член Военного совета ВМФ Василий Максимович Гришанов, служивший в юности вместе с Ворожиловым и Петрухиным в Учебном отряде. Он многое сделал для семей погибших моряков, для увековечения их памяти.

Это военный моряк, ныне живущий в Липецке, флотский литератор Сергей Панюшкин. Он, словно реликвию, сохранил маленький любительский снимок своего погибшего друга — политрука одной из рот отряда Михаила Рубинштейна. Панюшкин пишет нам: «На днях в воем архиве я обнаружил его фото. Фото, прямо скажем, неважное. Зато я вижу в нем каждую черточку своего друга, умного и отважного молодого коммуниста Миши Рубинштейна. Возбуждать в других добрые начала было органической чертой его характера… Да, конечно, это он писал записку. Это его характер, это почерк его души! И подпись «Мишка»! Все его так любовно звали, и он так привык к этому, что и себя называл «Мишка». Кто же мог другой подписаться так! Больше того, подписать предсмертную записку просто именем — это опять-таки в его характере: скромный воин, умирая, не заботился о том, чтобы как-то прославиться…»

Тайна гибели петергофского десанта волновала и Всеволода Вишневского. В 1943 году, работая над пьесой «У стен Ленинграда», писатель вновь обратился к этой теме.

Командир бригады морской пехоты, стоявшей насмерть осенью сорок первого на защите города Ленина, читает своим бойцам записи из дневника захваченного в плен фашиста: «Заняли Петергоф — живописное место, где жили русские цари летом. Поход подходит к концу. Чистим взятый город. Русские сами себе вырыли могилы. Экзекуции подверглось семьсот пять русских обоего пола. Потерь во взводе нет». Зная метод работы Всеволода Вишневского, мы не сомневаемся в том, что здесь приводится выдержка из подлинного дневника.

И одержанная героями пьесы Вишневского победа над врагом — это как бы продолжение, исполнение того, что не удалось осуществить кронштадтским десантникам.

Долгие годы нами накапливался, собирался материал для этой повести. Нас поддерживали в поисках многие бывшие фронтовики, присылавшие правдивые свидетельства, воспоминания.

Сергей Васильевич Беляев воевал на Балтике. Осенью 1941 года он шел на поддержку десанта с подразделением морской пехоты, а потом был на Ораниенбаумском плацдарме. Беляев пишет:

«Форпостом Малой земли у Старого Петергофа стал Английский дворец. Вблизи дворец представлял собой печальную картину. Весь израненный, без крыши, он тем не менее, как богатырь, еще стоял твердо. Вокруг — траншеи, пулеметные точки. Цитадель стояла. В ней никогда не были гитлеровцы. Но каждый день, подвергаясь обстрелам и бомбардировке, дворец все больше и больше разрушался, все ниже и ниже опускал седую голову, однако на колени не становился…»