Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [74]

Осень уже шагает неспешно и слегка золотит землю медленно падающими листьями березы. В открытое окошечко дует легкий ветерок, но он уже не несет летний зной, а веет ранней предосенней свежестью. На дворе стоит настоящая благодать конца лета, и мы еще наслаждаемся прощальным вёдром.

Внезапно мои мысли оборвались странными звуками, которые доносились в открытую створку.

– Посмотри-ка, Таня, в створку. Отчего там брякотня-стукотня стоит?

Я выглянула в окно и увидела подводу. Вдруг лошадь остановилась прямо против меня. На телеге стоял большой старый морозовский сундук, из которого и раздавался звук на всю округу. Похоже, что в нем гремели чугунки, кастрюли и другая посуда. Он громоздился на разборной железной кровати. Рядом с сундуком лежали ухваты, лопата и помело. На сундуке стоял маленький деревянный сундучок с металлической ручкой.

Весь скарб был перевязан веревкой, перекинутой сверху и протянутой через телегу. Пожилая тетка сидела сбоку на телеге и придерживала руками деревянную тумбочку с отбитыми углами. Она с трудом спустилась с телеги и пошла к нам во двор. «Да это же тетка Крестина!» – пронеслось у меня в голове.

– Мама, тетка приехала. Идем встречать!

Сестры обнялись и расплакались.

Я увидела перед собой потускневшую от прожитых лет и потерь маленькую пожилую женщину. Узкое старообразное лицо с бледной, морщинистой кожей и почти бесцветными круглыми глазками. Редкие волосы, когда-то русые, а сейчас почти все седые, морщинистый лоб, тонкие маленькие конечности. Плохие зубы впереди светились металлическими фиксами. Роста с мамой они были одинакового, только тетка не такая худая, как моя мама, а даже слегка упитанная. Говорила она при встрече мало, больше слушала, иногда схохатывала.

– Будем жить все вместе, Лиза. Под старость лет потянуло меня на родину. Зачем мне чужая сторона? Кто где родился – тот там и пригодился. Пусть меня опосле похоронят здесь, рядом с родимой матушкой. – И она заплакала.

Мы выгрузили ее «добро».

Я видела потрясение, которое испытала мама от внешности сестры: так она состарилась. Первое, что она сделала, когда вошла в дом, и это меня больше всего поразило, – прибила гвоздь в стену и повесила портрет себя с мужем в молодости.

В крохотном помещении этот большой портрет давил на нас и, надо сказать, преследовал всю совместную жизнь. Судя по портрету, в молодости тетушка была очень миловидной, с тонкими чертами лица, чего не скажешь о ее муже. У него была большая лысая голова, совершенно круглая, как футбольный мяч.

После тетя вышла во двор, мы остались в доме. Вопреки нашим ожиданиям, добра в сундуке не оказалось и украсить жилище было нечем.

– Мама, а где же у тетки Крестины добро, которое коленом давили?

– Ты думаешь, я свилавила[22] тебе? – обиделась она.

Я обняла маму:

– Ну да ладно, Бог с ним, зато в нашем полку прибыло, мама!

– Видно, прокутили они все с Ваней. Вот и осталась Кока на бобах, только рожки да ножки видны от приданого. Он ведь у ней выпить ой как уважал, а как выпьет – сделается дурак-дураком. Тут и проймет его дикое буянство. Ты ведь его помнишь. Видела, какой он: по избе тебе не давал шагу ступить. Куражился, ерепенился над Кокой, да долбил как Сидорову козу. Как только жила она с ним, бедная? Кока слабела, слабела и увяла, как цветочек. И уйти от него не могла, потому что венчанная. Только под старость лет она поняла, кому жизнь отдала, тут и осмелела. Она мне сама рассказывала, как одинова приступила к нему: «Представь меня такую, какую взял. Здоровую и красивую». А он ей в ответ: «Ишь чего захотела! Так не бывает, чтоб баба с печи упала, да жопку бы не убила». Умел ведь увильнуть как-то от колхоза.

– А где же он работал?

– В шатай-тресте! Кому робить лень, Таня, тот ищет легкую вакансию, не наш брат. Всю жизнь работаем в колхозе за палочки, а он околачивался заготовителем: собирал ремки, старую утварь, шкурки зверя у охотников, а взамен давал ленточки, гребешки, да всякую всячину совал, и ведь не стыдно было. Вот какую работенку откопал, разве это мужик? Его уважать не за что, даже дитя не вырастил. Шестерых детей родила ему Кока, но никто не выжил. Нет бы взять из детдома дитя да в люди бы вывести! Вон ее крестник Андрей, от которого она приехала, об одной ноге после войны остался, а сироту взял и поднял, да свою дочь вырастил, старуху-мать не бросил. По крайней мере, ему есть чем погордиться.

Кока из нас, троих сестер, первая, потому крепкая да умная, а ему поперек слова сказать не могла. Эх, Кока, Кока! Только на божницу его не посадила. Ну да ладно, Таня, замолчим, а то грех на душу взяли: о мертвых худо не говорят. Царство ему Небесное, избави его, Господи, вечныя муки, не к ночи будет помянут. – И мама перекрестилась. – Много я тебе всего наговорила, на возу не увезешь, а все правда.

Вскоре выяснилось, что тетка страдала бронхиальной астмой. Приступы были частые и продолжительные. Она кашляла с заходом, до посинения, а мы ничем не могли помочь. Мама, стоя рядом, крестилась и причитала:

– Хоть бы не зашлась совсем, дай Бог ей хлебнуть воздуху да оклематься. Это от пыли. Наглоталась за жизнь. Мой, Таня, полы чаще, убивай микробы.