Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [75]

Вскоре приехала Маруся К. копать картофель. Тут выяснилось, что одну гряду они уже отдали соседям и огород наш урезали. Мы с мамой тоже свою выкопали, с горем пополам. Две сотки нам давали на другом конце деревни, у конного двора. И все было бы замечательно, если бы, по словам мамы, «Маруся не подошла к нам с подгорелым солодом». В день отъезда она принесла в мешке поросеночка и выпустила его при нас в избу. Он был розовый, хвостик крючком, только что отсаженный от матери.

– Вот вам и подарочек от нас в придачу. Докормите до центнера – это и будет вашей платой за проживание.

Мама побледнела, я ничего не понимала.

– Мы будем наведываться и узнавать, как поправляется наш Бориска. Просьба к вам: берегите наш дом, чтоб мы взяли за него свою плату. Когда Боря станет весом сто килограммов, а у вас будут финансы, то мы с удовольствием продадим дом вам.

Она ушла.

– Кока, сколь у тебя денег? – спросила простодушно и в лоб мама.

Кока деньги не показала и сумму не назвала. После оказалось, что денег на домок не хватает, их у нее половина того, что они просят.

– Другую половину подплачивайте вы, Лиза.

– У нас ни копейки, хоть за ноги тряси. Танина пенсия – это кошачьи слезы и, как вода, между пальцами утекает, нам двоим ее на житье не хватает, а в колхозе, сама знаешь, ручку не золотят, на пайки душу не повеселишь, день-два – и съели, вот и живем: где густо, где пусто, а где и нет ничего.

– А у меня, Лиза, ни пенсии, ни пайков. Значит, будем поросенка выкармливать.

– У тебя же был дом, хозяйство, ты одна, и все продала. Это было недавно, Кока!

Тетка Крестина на это замечание промолчала и вынесла поросеночка в конюшенку.

Вечером мы лежали с мамой на голом матраце, набитом сеном, на чужой кровати, в горенке. Тетка легла в избу на свою кровать под портрет. Мама плакала и приговаривала:

– Знать бы такое дело, не тронулись бы с места. Только-только мало-мальски стали на ноги подниматься, хоть хлеб стали досыта есть, а тут на тебе: поросенка на шею повесили, вот и будем теперь у чужого поросенка в прислугах жить. Простота-то хуже воровства, Таня. Нас бы с тобой с нашими-то руками всяк бы оторвал.

Мама откровенно загоревала и запаниковала.

– Правду в народе говорят: «Не было у бабы печали, так завела себе баба порося». Теперь сам не ешь, а ему отдай. Дура я дура, сунула голову в петлю. Хуже всего, что мы опять квартиранты, только теперь у родной сестры, а ведь Иван наветку мне давал, но я не смекнула, дыроватая башка. Зачем поехали?

– Да не убивайся ты, мама! Может, этот поросенок захворает и благополучно сдохнет, – отчаялась я на последний уговор.

– Бог с тобой, Таня! Отнеси тучу мороком. Ты не понимаешь, что тогда хозяин может нас засудить безвинно. Он умный, его не учить, да еще коммунист, а я партийных боюсь, и ты опосле в партию не поступай, а то тебя тоже будут люди бояться. Как говорится, с богатым не судятся, с бедным не рядятся.

– Мама, все будет хорошо: дадим привесы, сдадим поросенка, а пока пусть приезжают, доглядывают свое сало.

Через год он еще не вышел весом, и мы прокормили его еще чуть не год, и мама пооткровенничала со мной:

– Видно, денежных покупателей на домик не нашли. Мало на свете таких, как мы, ротозеев.

Мы покупали в большом количестве поросенку хлеб, мяли картошки, рвали по деревне траву, секли ее в большом деревянном корыте и кормили, кормили… Когда поросеночек Боря стал огромным Борисом и еле поднимался, я его уже боялась. Его закололи, мясо увезли, а мама подвела итог:

– Вот видишь, Таня, как умеют люди жить: не болеют, не скорбеют, а к дарам поспеют, а мы только облизнемся. Хоть бы кусочек сальца дали – их родителей помянуть.

– Потому и не дали, что родители еще живы, а ты уж их похоронила.

Однако было ясно, что нам подсунули не поросеночка, а свинью. Правду сказать, когда мы начали жить втроем, мне очень нравилось делать уроки в горенке, в тишине, и я эти условия хвалила маме.

– А ты, Таня, не хвали в три денька, а хвали в три годка.

Эта поговорка пришлась очень кстати. Вскоре хозяйка дома пустила к нам на квартиру парнишку. Кровать ему поставили рядом с теткиной. Хорошо, что он появлялся у нас изредка, спал не раздеваясь. Где он пропадал и что ел, мы не знали, всем было не до него. Мы решили, что тетка Крестина во время приступов астмы не только будила его ночами, но и душила своими газами от плохого питания. (На другой год он у нас не появился.)

– Пусть катится на все четыре стороны, он нам деньги не платит, – отрезала тетя.

Зато для денежного накопления она взяла на квартиру рыжую девчонку из деревни Давыдовой, мою одноклассницу. Спала она на печи, ничем не закрытая, свернувшись калачиком. Учеба ей не давалась. Не закончив восьмой класс, она съехала с квартиры, а тетушка за ее проживание не получила ни копейки. Платить ей было нечем.

В дождливую, снежную, плохую погоду с нами жила племянница мамы и тети – Галина, а моя двоюродная сестра. Она была дочерью третьей сестры мамы – тетки Матрены. В плохую погоду ходить из школы домой за четыре километра в деревню Старая Шишкина тяжело и опасно. Училась Галя на два года ниже меня, но под любым предлогом увиливала от учебы.