Живой обелиск - [7]
Чабан, копавшийся в своем пестром хурджине — перекидной дорожной сумке, — приговаривает с азартом: «Ой-да! Клянусь святым Уастырджи, я всю жизнь гоняюсь за такими встречами!»
Автобус мчится как сумасшедший.
— Эй, шофер, останови!..
— Не ори, Миха, — говорит Заур, — я хочу в последний раз измерить черенком деревянной ложки пахту в мисках нашего детства… — с грустью добавляет он.
Старая Кудухон, бабушка Заура, любила меня не меньше, чем своего осиротевшего внука. «Астаноглы, приходи завтра утром к своему брату Карабоглы, я буду пахтать!» — говорила она, зная о моем пристрастии к этому кушанью. Нам с Зауром было всего по пяти лет, и мы обожали кисловатую прохладную пахту. Бабушка Кудухон сажала нас на пол, приносила деревянные миски, полные пенистой жидкости, и приговаривала: «Ешьте на здоровье, только не деритесь, как Астаноглы и черный Уаиг![8]»
Посматривая на дверь, откуда вот-вот могла появиться бабушка, Заур совал черенок ложки сначала в свою миску, потом — в мою. После этого следовало недовольное бормотание под нос и переливание пахты. Я был готов кинуться на «Карабоглы», но старая Кудухон оказывалась тут как тут: «Этому забияке Карабоглы опять показалось, что в его миске сухо, а в миске его брата Астаноглы течет река Дзам-дзама![9]» Она упрекала Заура с лукавой улыбкой в глазах, потом садилась между нами и, пока мы бойко постукивали ложками, рассказывала сказку о двух братьях.
«Захотелось, братьям Астаноглы и Карабоглы побродить по белу свету, испытать собственную силу, и сделали они так, как было задумано. Не знаю, долго ли, коротко ли шли, но проголодавшийся младший брат Карабоглы говорит старшему, что он не сделает и шага, пока не наестся досыта. Карабоглы был сильнее, как вот ты, — тянула рассказчица Заура за ухо, — а Астаноглы умом поскладнее, как твой брат, — гладила она меня по голове. — Старший, оглянувшись вокруг, смекнул, что отдых и трапеза на этом месте не приведут к добру. Но Карабоглы не послушался брата, и о том, к чему привело своенравие младшего, вы узнаете, не успев осушить свои миски… Так вот, только они поднесли первый кусок, ко рту, как откуда-то донесся ураганный свист, от которого задрожала земля под ногами. Свист и грохот надвигались все ближе и ближе, вокруг потемнело, и смекалистый Астаноглы, чтоб ему жилось сладко, догадался, что на них идет черный Уаиг. «Карабоглы, берись за оружие, сюда идет черный Уаиг!» — говорит Астаноглы своему брату. «Брат мой, Астаноглы, я за тем и шел, чтоб схватиться в единоборстве с черным Уаигом, но сейчас я трапезничаю, и горе тому, кто посмеет тронуть меня, пока не наемся». Так и случилось. Астаноглы и черный Уаиг дрались на смерть, а обжора Карабоглы продолжал макать кусок черствого чурека в чесночную приправу. Астаноглы чувствовал, что выбивается из сил, и звал брата на помощь, но Карабоглы, уплетавший черствый чурек, пригрозил: «Горе тому, кто из вас, хоть невзначай, заденет ногой мою миску!» Это и спасло изнемогавшего Астаноглы: «А-а-а, Уастырджи, дай мне столько силы, чтоб заставить черного Уаига наступить ногой на миску Карабоглы!» — взмолился он, обращаясь к святому покровителю путников. И что бы вы думали?
До всемогущего Лагты дзуара[10] дошла мольба Астаноглы!.. Он собрал последние силы, поднял черного Уаига над головой и ка-ак плюхнет его перед самым носом Карабоглы. Вся оставшаяся приправа с чесноком выплеснулась ненасытному обжоре в лицо… Эй-эй, Заур, что ты делаешь? — восклицает бабушка Кудухон. — Ты же всю пахту вылил себе на голову! Эта же моя миска, а не черный Уаиг!.. Что потом случилось, догадаетесь сами! Сказка короткая, но жизнь ваша пусть будет длинной-предлинной, и да пожелает всевышний, чтоб до возвращения злого черного Уаига у вас даже кончики пальцев не заболели!.. А тебе, Карабоглы, надо тягаться силой не со своим братом Астаноглы или деревянной миской, а с черным Уаигом!.. Нагрянет когда-нибудь этот нечистый, чует мое сердце!»
Так заканчивала Кудухон свою сказку…
— Карабоглы, имей в виду, это тебе даром не пройдет! — говорю я.
— Гони, шофер!
Широкополая войлочная шляпа еле держится на львиной гриве Заура. Он привязал шляпу к щетинистому подбородку тонкой капроновой бечевкой, как мексиканское сомбреро. Порой он облизывает языком бечевку и нервно пожевывает. И тогда у Заура вздуваются желваки, чернеет лицо и суживаются большие глаза. Брюки, затянутые широким солдатским ремнем, и штанины, заправленные в скатанные до щиколоток голенища кирзовых сапог, придают ему вид старинного рыцаря, не хватает только длинной шпаги.
Когда-то мы с Зауром мечтали о кругосветном плавании по маршруту Магеллана, о покорении вершины Джомолунгмы, об экспедиции, подобной знаменитой «Контики».
Нам было всего по восьми лет, когда сбылись слова старой Кудухон и нагрянул черный Уаиг. Началась война в Испании, и мужественный клич защитников республики «Но пасаран!» из-под Мадрида и Барселоны летел к нам через горы и океаны, и, повторяя его, мы, вооруженные деревянными саблями, играли в войну.
