Живой обелиск - [67]

Пальцы посла, окрашенные хной, сжали острый подбородок:

— Спутник солнца и звезд, повелитель всей суши и морей приготовил для аланского вождя место рядом с собой, мягкую подушку и пиалу с шербетом.

— Аланский вождь не привык сидеть на мягкой подушке, а сладкому шербету предпочитает ронг.

Застывшие зрачки впились в Еухора.

— Да избавит тебя аллах от такого предпочтения!.. Тогда кара джихада падет на головы тех, кто ждет в Дзулате суда справедливейшего из справедливых.

— Хромой лев еще не устал рубить головы! Он требует головы аланского вождя, — перевел Еухор своим.

— Надо набить этому старому козлу зад и прогнать к его хромому хозяину, — сказал Кодзыр.

— Толкнем их с обрыва, не посчитаемся с тем, что они послы, — предложил Мурту.

— И пусть хромец ждет их хоть целую вечность! — заключил Беттыр.

— Тогда горе заложникам! — Еухор подтянул бляшку ноговицы.

— Ты думаешь, у грузин не нашлось тех, кто готов был пожертвовать собой ради спасения детей, которых хромец молотил на гумне? — снова вмешался старый Кодзыр.

Еухор промолчал.

— Что сказал вождь аланов? — не удержался посол.

— Вождь аланов сказал: я буду сидеть на мягкой подушке рядом с покорителем мира и предпочту шербет ронгу.

Плоское лицо посла растворилось в улыбке, и он удостоил собеседника поклоном.

— Тогда мы с аланским вождем будем иметь по дороге в Дзулат приятную, угодную аллаху беседу!..

— Нет, аланский вождь поедет один, вслед за вами.

Сияющее лицо посла померкло, у него задрожала нижняя губа и челюсть.

— О аллах! Что я слышу! С чем же я приеду к всемилостивейшему?

— С тем, что только что слышал из уст толмача.

— Мудрейший из мудрых не любит выслушивать такие слова. Он предпочитает иметь сегодня в руках яйцо, чем обещанную на завтра курицу.

Чванство и высокомерие посла исчезли. Он побледнел.

— Успокойся, хозяин не успеет отсечь тебе голову, как явится вождь аланов.

Послы удалились, и старые воины остались сидеть на месте, как глыбы, лежащие веками на берегах Терека.

10

Тоха разбудил зловещий треск и свист хлыста. Он вскочил, потер кулаками глаза. Из дырки в темницу пробивался дневной свет, значит, спал он недолго.

— Дорогу, дорогу, шелудивые собаки! — услышал узник издалека голос стражи, расчищающей дорогу перед Тимуром. Неистовый шум и зловещий свист хлыста подступали все ближе я ближе.

— На колени, на колени, собаки!

— Дорогу повелителю!

Под самой стеной темницы кто-то завыл от боли, как волк, призывающий в опасности своих сородичей.

«Неужели они идут сюда? О святой Уастырджи, помоги мне!» Тох сжал ручку топора и стал спиной к незаконченным фигурам вздыбленного коня и плосколицего человека.

Свет ослепил Тоха, и он не видел, как хромой переступил порог. За ним, подобно теням, вошли старый толмач и двое копьеносцев. Мастер увидел совсем близко лицо, изображение которого стало в этой темнице смыслом его жизни. Грозный, пронизывающий взгляд. Сведенные в одну линию брови. В могильной тишине темницы раздался скрипучий голос толмача, переводившего слова Тимура:

— Я вижу не только тебя самого, но и твои мысли!

— Да ты провидец! В ясновидении ты превзошел самого пророка Мухамеда, но тебе пока не увидеть того, чего ты хочешь! — сказал Тох.

— За такой ответ торчать бы тебе на колу, но у тебя, наверное, было время сообразить, что это не в моих интересах.

— Ты же, надеюсь, успел подумать о том, почему я, аланский воин, до сих пор не покончил с собой или почему не кинулся на тебя с топором, когда ты занес свою хромую ногу над порогом!

Холод браслетов, сжимавших ноги узника, стал ощущаться все меньше и меньше. Он не замечал ничего, кроме пронизывающих глаз Тимура. В какой-то миг их взгляды сошлись до рези в зрачках. И этот миг показался Тоху вечностью.

«Я бы сейчас не промахнулся, чего я жду?.. Нужен всего один прыжок и взмах топором. Но спасу ли я этим Аланию? Вдруг вместе с его смертью исчезнет и то, что я увидел в собственной душе? Наверное, еще никому не удавалось пролить свет на тайны души человеческой!.. Я, аланский воин и мастер, дожил до того, что у меня задрожала рука, когда представилась возможность убить кровопийцу! И не то чтоб дрогнула рука, еще хуже!.. Разум диктует мне беречь его! Есть вещь, которая заставляет меня воздержаться. Она во мне самом… Во мне и за моей спиной…»

Блеснула кривая сабля. Тимур, проливающий человеческую кровь изо всех сил, полоснул Тимура, утоляющего жажду лошадиной кровью. Две половины рассеченной деревянной фигуры отскочили в разные стороны. Стража ахнула, а старый толмач запричитал, как нанятая плакальщица:

— О аллах, что видят мои глаза!

Мастер, держась за бока, раскатисто смеялся:

— Ха-ха-ха! Тут уж ты сдал! Это я поверг тебя, я, аланский воин и мастер, сотворяющий богов и бардуагов, слышишь ты, хромой?.. Я еще сотворю тебя, слышишь? Ха-ха-ха!

Тимур замахнулся на смеющегося мастера. Сабля застыла в воздухе. «Он силен, а его нужно сломить не так!» Оружие во второй раз опустилось на раздвоенное изваяние.

— Ты не так умрешь, собака! Ты будешь смотреть на собственную смерть! — Тимур выхватил из-за пазухи фигурку Уастырджи — Еухора и зашипел: — Но сначала ты мне высечешь такого же божка!