Живой обелиск - [65]

Тох вздрогнул. О том же спрашивал Еухор, когда показывал ему человека-бардуага, вылепленного из глины.

— Идол изящен, но недолго проживет, — сказал он. — Потому что от малейшей влаги расползутся и панцирь, и шлем, а на солнцепеке растрескается щит. Без щита мы не можем, нас слишком мало…

— Так что же делать?

— Щит и панцирь должны быть из такого материала, который стоял бы против самого большого врага — времени. Время меняет все либо к лучшему, либо к худшему. И человека, и бардуага.

Тох понял: Еухор говорит не только о щите и панцире.

— А что крепче и выносливей? Дуб, карагач, бук?

— Нет, нет, сынок, — возразил Еухор. — Нужен материал, который бы выстоял в зное Мисра.

— Что это за материал?

— Мрамор, камень и еще какой-то странный материал, известный только мисрцам.

— Есть ли такой мастер, который бы вдохнул душу земного человека в камень?

— А кто же нам с твоим отцом помог выжить в неволе?

— Каких же бардуагов вы там видали? Уастырджи? Сафа?

— Не-е-т! У них свои бардуаги, но мастера из Мисра создавали не бардуагов, а людей в их обличье, страдавших так же, как и мы с твоим отцом. Вот ты, чувствую, ждешь затишья, благополучия. Но будут ли они когда-нибудь под небом Алании? Одарил бы меня всевышний мощью царя Вавилона, Навуходоносора, или царя наших скифских предков, Скилура, я бы оградил людей от звона меча. Бессмертие человеческому роду приносит не сила, покоряющая чужие земли, а мысль, воспевающая в веках дух человеческий… Что делать, сынок, если нет этого затишья и нам приходится спать в седле?..

Лязгнули железные засовы, Тох увидел клинообразный подбородок толмача, просунувшийся в дверную щель.

— Прошло два дня и две ночи с тех пор, как аланский мастер работает во славу аллаха и величайшего из великих, не требуя пищи. Хватит ли у голодного мастера силы, чтобы высечь на дереве лицо опоры мира?

«Два дня и две ночи! Как незаметно прошло время! Во мне еще остались силы, не напрасно говорил Еухор: быть убитым — это не значит быть побежденным!»

Толмач ждал ответа. А Тох острием шила проводил на лице Тимура линии толщиной с волосок. Вся его воля сосредоточилась в кончиках пальцев, холодный расчет и чувство мести не отнимали у него радости вдохновения. Он шарил пальцами по дереву, как слепой. Тоху не хватало света, плосколицый хромец был жесток к мастеру, от которого он ждал лести и преклонения.

«Сынок, ты дал двойнику хромца все!» — сказал бы Еухор, подбадривая неопытного мастера.

«Нет, не все, — не сдержался бы он. — Не хватает чувства, которое обожествляет человека или выдает в нем хищника!»

Тох искал это чувство давно. Как-то вырезал из плакучей ивы Фалвара[47] и голодного волка. Фалвар зажал своими жилистыми руками морду зверя, а тот пытался вырваться.

— Лучшего бардуага не сотворит и сам бог! — пошутил Еухор.

— Даже мисрские мастера?

Еухор с болью смотрел на юношу.

— Ишь ты, чего захотел!

— Ты сам рассказывал, что мисрские бардуаги своим обличьем давали тебе надежду и непокорность! А вот про моих идолов этого не скажешь, потому что они пустотелы.

— Так они же из плакучей ивы, а мисрские мастера создавали своих бардуагов из камня. Камень оживал в их руках.

— Дело не в дереве, не в камне, а в мастере. Руки мисрских мастеров оживили бы и дерево.

Теперь Еухор глядел уже на Тоха, как учитель, радующийся от сознания, что ученик шагнул дальше его учения.

— Сынок, твоя сила в том, что ты знаешь, чего не хватает твоему мастерству, — сказал вождь.

«Да, он был прав. Всякий материал наделяется живым трепетом человеческой души самим мастером… Значит, он, аланский мастер Тох, должен вложить собственную душу, клокочущее сердце в образ ненавистного человека, хромца?»

Тоха пробрала холодная дрожь, руки невольно сжали голову плосколицего.

Видение Еухора расплылось, и опустошенный мастер уснул рядом с бесчувственной фигурой плосколицего и его конем, пронзенным безжалостным ножом.

9

Тимур закрыл все выходы из горных теснин, но аланы время от времени устраивали ночные вылазки, нападали на его стойбища и уносили трофеи. Еухору не удалось увести все население в горы, и оставшиеся у своих очагов аланы стали жертвой насильников.

Расчет Тимура был безошибочен: подавить засевших в теснинах аланов голодной смертью или вынудить их выйти самим с наступлением осенних холодов. У всех ущелий стояли его войлочные юрты и кибитки, пропитанные конским потом. Тимур занял Кобан, Дигорию, Уаллагир и Куртатинское ущелье. Горстка храбрецов, защищавших Нузал и Цымыти, тоже не сдержала их натиска. В Нузал захватчики ворвались днем. Перебили всех защитников крепости, дравшихся до последнего вздоха. А древний Цымыти окружили ночью с горящими факелами. Детей и женщин охватила паника. Грохот таранов оглушал ущелье, кромсал ночную тьму. Защитников Цымыти было слишком мало…

Утром, с первыми лучами солнца, сотня сухого, еле виднеющегося в седле нойона проломила тараном главные ворота. А через некоторое время минбаши, командовавший осадой города, уже строил на берегу виселицы и вершил казнь над пленными.

Так стягивал Тимур петлю над Аланией. Кончалось мясо, толокно, зерно. Еухор находился среди беженцев и с горечью думал о том, как вывести людей из Дарьяла. Каждый день мог оказаться для них гибельным.