Живой обелиск - [30]

«Остались. Только я не успокоюсь на том, что повалю Цуга, — он поднял сжатые кулаки. — Я буду бить его беспощадно».

«Хорошо, Дзуака, но смотри не переломай ему кости».

И откуда у больного взялась такая сила? Под ногами борющихся затряслась земля. Габо бил Цуга оземь, как колоду. Не на шутку перетрусивший сын Хитора вырвался из его рук и скрылся в толпе. Но не прошло и минуты, как он появился вновь с обнаженным кинжалом. Цуга оттеснили, люди будто потеряли всякий интерес к драке. Праздник возобновился. Снова стали танцевать, состязаться в разных играх, в поднятии тяжестей.

Арчил поднял большой камень и, приготовившись метнуть его, сказал Габо:

«Дзуака, может, нам уйти?»

Габо зло рассмеялся:

«Не бойся, их уже здесь нет».

«Напрасно смеешься, Дзуака! Дурак свадьбу самовольно не покинет. Они где-то здесь, рядом. И не уйдут так просто. Пошли домой», — уговаривал Арчил.

«Еще чего не хватало! Чтобы скакуны Цуг и Хангоев назвали нас коровами?» — Габо в сердцах поднял камень, и тут перед ним возник Цуг верхом на коне:

«Кинь, кинь! Все равно до меня не докинешь. Пустой мешок не может стоять стоймя!»

Рядом с Цугом появился Хангоев, за ним — еще несколько всадников.

«Побойтесь хоть кары святого Уастырджи!» — предостерег кто-то их из толпы.

«Уастырджи — не мать сирот, он не может насытить голодных силачей! — огрызнулся Цуг. Хангоев и его абреки заржали от удовольствия. — Если докинешь камень до ног моего коня — с меня полная кадушка пшеницы!» — насмехался Цуг.

«Убирайся, сучий сын!» — заревел Габо, и Арчил понял, что теперь его уже ничем не удержать.

«Не бросай, Дзуака!» — крикнул Арчил, но Габо уже размахнулся, и камень, попавший в Цуга, выбил его из седла.

Толпа заволновалась, точно растревоженные муравьи. Хангоев, стоя на седле, надрывался:

«Эй, люди-и-и! Габо и Арчил убили человека! На помощь!»

«Иба, какая муха тебя укусила? Ты же никогда не звал людей на помощь!» — Чей-то голос прервал его истошный вопль.

Абреки обнажили кинжалы…

Иорам долго подкручивал свои усы и, наконец коснувшись пальцем моей записной книжки, сказал:

— Запиши, вот тогда-то и началась смертельная вражда между Цугом и Габо…

Я недоумевал: почему дядя Иорам рассказывает о Цуге и абреке Хангоеве? Он же хотел рассказать о моем отце и его друге, первом председателе нашего колхоза Арчиле? Но я все-таки ловил каждое слово дяди Иорама.

— …Говорят, есть какое-то животное, которое свою жертву сначала обласкает, оближет, а потом съест. Существует ли такое? — спрашивает дядя Иорам, не догадываясь о моих мыслях.

— В сказках, — отвечаю я.

— А по-моему, существует и в жизни. Не удивляйся! Некоторые люди горды и благородны, как горные туры, другие ненасытны, как волки и свиньи. Встречаются трусливые, как зайцы, и молчаливые, как рыбы. — Снова подкрутив усы, Иорам добавляет: — Габо и Арчил были гордыми, как туры. — Голос дяди Иорама, старчески тусклый, совсем ослаб. — Помню, вернулись они из Южной Осетии в серых буденовках с красными звездочками, а Цуг их встретил насмешками:

«Богатыри, много ли земли привезли из Греба?»

«Хватит для одной ямы», — ответил Арчил.

Цуг покатился со смеху:

«А зачем вам яма, если вы свое зерно можете уместить в один кожаный мешок?»

«Нам яма нужна не для хранения зерна!»

«А зачем она вам, сын Сади?»

«В южной Осетии давно вскрыли нарывы, а в нашем ауле еще остался маленький чирей. Вот и хотим его запрятать в эту яму».

Цуга точно ветром смело. Теперь он не искал драки, как на празднике Уастырджи. Наоборот, расщедрился и стал выдавать зерно из своей кладовой нуждающимся аульчанам.

Колхоз же был для всех тем новым фруктом, вкуса которого никто не пробовал, даже сам Арчил.

«Одна рука слаба и жалка, как ворона в лесу! А двумя руками хоть воду брызнешь в лицо. У одинокого человека и сила мала, и фарн, а вот если объединимся, то сила у нас будет такая, что можем разрушить даже скалу!» — до хрипоты доказывал Арчил на ныхасе.

«Новое правительство на стороне бедняков и безземельных крестьян. Оно учит: у вас развязались руки, так чего ждете? Вырвите из кулацких когтей землю! Разве мы люди, где наш фарн? Земля стонет в когтях богачей, а мы не можем ее освободить!» — вторил ему Габо.

Арчил был от природы застенчив, но чувствовал, что его застенчивость начатому делу только помеха.

«Прав Габо, надо вырвать землю из рук дармоедов!»

Вышел молодой парень Хыбы:

«Настали новые времена, но кто-то по-прежнему ест сдобные пироги, а нам не остается даже крошек от них… До каких пор так будет? Я и Лекса вступили в комсомол. Партия не вручила бы нам мандаты, если бы мы не были достойны!»

«Прячься по ночам в комнате, запирайся на железный лом и от страха молись в постели, а мандат превратит кулацкие земли в собственность общества!..» — сказал крестьянин Иос.

Люди захохотали, а Хыбы насупился.

«Ты бы немножко укоротил язык, Иос! Партия сама знает, кому вручить комсомольский мандат!»

Другой крестьянин — Чипи — чесал языком, как рашпилем:

«Времена были смутные, Хыбы, иногда и буйвола принимали за корову! Где вы с Лексой были, когда Габо и Арчил в Душети боролись с кулаками?»

«Лекса возил больную мать к врачам! — ответил за него друг Теро. — А Хыбы в тот день, согласно очереди, погнал аульский скот на пастбище!»