Живой обелиск - [21]

Бибо попросил меня подойти ближе:

— Сынок, я тебе покажу место, где меня постигла участь черепа, брошенного путником в костер… Вот здесь война, навязанная Гитлером, отняла у меня сына Джета и невестку, ушедшую вслед за мужем на фронт, — прохрипел он. — Мы опять остались одни… с маленьким Таймуразом. — Старику было трудно произносить это имя, но он не хотел прерывать свой рассказ. — Таймураз и Асинет малышами катались верхом на моих коленях. Потом подросли Таймураз и Хадо. Они возили Асинет на ишаке Кимыца в школу… Радости не было конца. Думал, выучатся на инженеров и станут рядом с Зауром еще трое из аула Уалхох. — На лице старика мелькнула горькая улыбка. — Таму даже смеялся надо мной: «Никуда не денется наше инженерство, дада. Заур строит новую дорогу, и мы с Хадо хотим помочь ему». И Асинет не отставала от мальчиков: «Хватит нам ездить верхом на твоих коленях, дада. Пора нам завести собственных коней!» И завели! Как я радовался!.. Грохот машины моего Таймураза долетал до самой вершины Иально. «Скоро соединим концы нашей подковы и нарядим Иори, как подвенечную невесту!» — шутил он. Мы хотели забыть все… — Тут Бибо не выдержал и, припав лицом к незажившим буквам, беззвучно зарыдал. Так он сидел с закрытыми глазами и шептал: — Я хочу увидеть Хадо. Он умный мальчик, он знает, что значит хоронить самого близкого. Он рос один. Его учила сама жизнь… Его не может напугать казнь старого дуба.

Я думал так же, как старый Бибо, и меня поразило это совпадение. Подул ветер, зашуршали листья, мне показалось, будто дерево, взмахивая зелеными крыльями, призывает на помощь.

Снизу доносилось:

«Тинг-танг-тонг!»

Я хотел отвести старика домой, но он отказался:

— Мы будем ждать их здесь!

Бибо передал мне простой перочинный нож с белой рукояткой. Я взглянул на нож и ахнул: на его рукоятке блестели те же буквы — «А+Т». Я хотел вернуть нож.

— Нет, возьми его с собой… — сказал старик глухо. — Отдай Асинет!.. Она его давно ищет…

VIII. ПРИТЧИ ХАДО

— За-ур! — слышу сквозь сон чей-то протяжный зов.

Открыл глаза, прислушался: не снится ли мне то, о чем я думал до полуночи?

— За-ур! — прозвенело в утренней тишине.

В мутном сознании, еще не отрешившемся ото сна, мелькнуло: «Хадо!» Звон глиняной посуды! Заур потирает кулаками заспанные глаза. В комнате мерцают пестрые блики зари. За калиткой — Хадо в белой войлочной шапке, в охотничьих сапогах с высокими голенищами, с ружьем наперевес. Он разговаривает с Кудухон, занимающейся своими утренними делами.

— Бабушка Кудухон, по-моему, хозяину хадзара не пристало нежиться до сих пор в постели!

— А ты зайди, Хадо, и облей этих Астаноглы и Карабоглы водой! — отвечает она из хлева.

— Вот и они собственными персонами!.. С добрым утром, Миха! — засиял увидевший нас Хадо.

— Хадо, ты чего так рано?.. Случилось что-нибудь? — спросил Заур.

— Ты когда-нибудь думал о том, как далеко разносится эхо в утренней тишине?

— О чем ты, Хадо?

— Да о том же: Саваоф не смог бы сотворить мир за семь дней, если бы спал, как ты, до восхода солнца.

— Лучше скажи, с чем пришел спозаранку.

— Просите — и дано будет вам, ищите — и найдете, и отворят вам! Так он учит нас!..

— И ты в такую рань пришел рассказывать притчи из святого писания?

— Жалко в такой день быть в плену у сна!

— Хадо, сегодня же воскресенье!

— Да, но после озарения вершин Иально лучами солнца всевышний заявления не принимает и, сколько ни стучи к нему, все равно не откроет. Так что спешите одеваться, и дано будет вам.

Эхо собачьего лая отскакивало от склонов Иально как мяч. Где-то на краю аула мычала корова. Под плетнем кудахтала хлопотливая наседка, призывая цыплят на завтрак. Над крышами извивался дым. Заур схватил топор, лежавший на узенькой дорожке, и одним взмахом всадил его до обуха в буковый пень.

— Надо спешить, Заур, — сказал Хадо.

— Куда?

— На охоту.

— На охоту без собак?

— Собаки есть, они вот тут, на привязи, — сказал Хадо и ногтем указательного пальца щелкнул по объективу фоторужья.

— А зачем с этим ружьем идти на вершину Иально, когда можно поохотиться в долине Иори? — фыркал под краном Заур.

— Видишь ли, Заур! Император Нерон был дураком и узколобым филистером, когда, глядя с высот Капитолия на горящий Рим, декламировал монологи из трагедии Эсхила. Наслаждаться игрой огня, конечно, великое удовольствие, но он не додумался подняться на Везувий, чтоб оттуда наблюдать не пожар города, а зарево, порождающее жизнь на земле. Будьте умнее Нерона, спешите подняться на вершину Иально до восхода солнца.

«Я боюсь за него, Миха! Боюсь, как бы не случилось непредвиденное! Заглянуть бы к нему в душу, куда, кстати, он боится заглянуть даже сам».

Это мне говорил Заур о человеке, балагурящем сейчас. Вчера я его искал весь вечер. На дверях Хадо висел большой замок. Теперь он подговаривает нас идти на вершину Иально к восходящему солнцу, золотыми лучами пронизывающему легкий пар, который поднимается из долины Иори. Будто он и не знал о буквах, над которыми плакал старый Бибо. Было бы кощунством прервать Хадо и сказать ему: «Не играй с собственным горем, Хадо. Зачем нам вершина Иально и утреннее зарево, когда нас ждет лоскуток земли, где покоятся твой старый отец Кимыц и друг Таймураз? Там тебя ждут не дождутся».