Живописец душ - [213]

В тот же самый день на собрании городской управы леррусисты заявили, что горящий город выглядит красиво. А Далмау добрался до Каменоломни, здания, которое строил Гауди, окруженного лесами и завешенного брезентом, чтобы люди не видели извивов каменной кладки, придающих фасаду жизнь и движение. Далмау не раздумывал долго: забрался на первый ярус лесов и оттуда поднялся на крышу, волшебное, волнообразное пространство, где архитектор Бога построил лестницу в шесть пролетов, две вентиляционные башни, семь каминных труб и четыре купола разных геометрических очертаний: параболических, спиралевидных, пирамидальных, конических; все перекрученные, сложных и непостижимых форм, сходных с которыми не найти в природе. Среди всех конструкций, которые увенчивали здание, где камень превращался в нечто эфемерное, шесть пролетов лестницы были покрыты тренкадис, но, в отличие от других творений великого архитектора, в ход пошла керамика однотонная, серая, а над нею высилась каминная труба с грибообразным навершием, утыканным зелеными стеклянными горлышками и донышками бутылок из-под шампанского.

Далмау осторожно продвигался по крыше Каменоломни: перил не хватало, особенно со стороны внутреннего двора; техника безопасности явно хромала. Но оттуда открывалось впечатляющее зрелище: с одной стороны столбы дыма и огня, поднимавшиеся над всей Барселоной, с другой – плоские крыши, битком набитые танцующими. Какая-то девушка, заметив Далмау, помахала ему с соседней крыши: светлые, очень светлые кудри, просторное, воздушное платье феи, прикрывающее стройное тело с почти плоской грудью. Далмау не ответил на приветствие; поведение буржуев ему казалось безнравственным: на улицах города шла война, а они пили шампанское и любовались пожарами, словно фейерверком. Девушка не отступилась, наоборот, позвала еще двух подруг, таких же бестелесных, и они, опершись о перила на своей крыше, замахали руками еще неистовей. Далмау уже повернулся, решив отойти и поискать другое место, но в этот самый момент в небо взметнулось багровое пламя нового пожара: неподалеку, на улице Россельон, на углу с улицей Мунтанер, поджигатели предали огню коллеж, церковь и резиденцию Братьев Святого Сердца. Изумленные возгласы взмыли к небу с плоских крыш богачей одновременно с языками пламени. Далмау вроде бы даже расслышал аплодисменты, робкие, скованные, быстро заглохшие. Возгласы вновь раздались при виде очередного пожара, и звуки фортепьяно полились из открытых окон с удвоенным пылом. Далмау вздохнул. Заметил, как движутся какие-то тени на крыше Каменоломни; кажется, не в первый раз. Не важно. Ночью на Эшампле подожгли еще два здания: монастырь Сестер Доминиканок был атакован отрядом из тридцати парней, которые потом вырыли трупы монахинь, вытащили на улицу, надругались над ними и бросили на мостовой; и в двух шагах от Каменоломни, на Рамбла-де-Каталунья, горела церковь коллежа Консепсьон, где учились девочки из богатых семей.

Буржуи на крышах развлекались посреди горящего города, и столбы дыма и пламени плясали под их музыку в черной ночи: ни один фонарь не освещал улицу, ни в одной квартире не горели люстры, поскольку прекратилась подача газа; неповторимая, апокалиптическая сцена, такого эффекта ни один режиссер не смог бы достичь ради их удовольствия.

Этой ночью, пока горел коллеж Консепсьон, Далмау спустился по лесам и отправился на поиски Эммы: чувствовал, что она там, рядом со школой для дочерей богатеев. Глянув с крыши, не увидел ни солдат, ни жандармов, ни полицейских. Он теперь жалел, что упустил Эмму из виду, пусть она и просила об этом; нужно было следовать за ней на расстоянии. Так и не нашел ее: отрядом, поджигавшим школу, командовала не Эмма, а бывший член городского совета, вступивший в парию Лерруса. «Думаешь, мы знаем, где кто из нас?» – ответил один из поджигателей, когда Далмау спросил о «товарище учительнице». Далмау осознал, что всей Барселоны ему не обойти, и вернулся к Каменоломне.

В среду продолжали пылать монастыри, школы и церкви, а также заметно ожесточились бои на баррикадах и стычки с войсками и полицией. Барселона не только горела, но и сражалась; армия примерно в тридцать тысяч рабочих, уголовников и юнцов билась уже без лозунгов, знамен и вождей. Далмау рассказали об этом те самые ночные тени, на заре превратившиеся в таких же людей, как он: в недостроенном здании укрывались рабочие. Узнал, что этажами ниже расположились несколько семей с детьми. Разделили еду, за которую заплатил Далмау, но прежде всего обсудили новости, скудные из-за отсутствия газет и строгого контроля со стороны властей. Каталония поддержала восстание (утверждали усевшиеся на все еще голом цементном полу человек шесть рабочих), хотя не с таким упорством, как в самом графском городе, но ни в Мадриде, ни в других крупных испанских городах не объявили всеобщую забастовку, тем более не сражались за Республику.

– Почему? – спросил кто-то.

– Потому, что власти Мадрида оказались умнее тех глупцов, которые правят нами, если кто-то вообще нами правит, и убедили народ, что это – восстание каталонских сепаратистов. Теперь нас честят предателями родины; никто и слышать не хочет о движении за независимость, вот почему за пределами Каталонии никто не восстал. Мы, как всегда, остались одни.