Живописец душ - [206]

– Вечно ты во что-то вляпаешься, – рассмеялся Висенс, отходя подальше вместе с Эммой и товарищами.

В тот же самый день, 18 июля, когда жители Барселоны восстали против отправки войск, испанцы понесли в Рифе первые значительные потери. В результате неожиданного нападения кабилов погибло более трехсот человек. Новость пришла по телеграфу на следующий день, хотя списки погибших не оглашались: матери, жены и дети резервистов должны были терпеть свою собственную крестную муку – тревожное ожидание дальнейших вестей.

Эмма воочию наблюдала такие страдания. Она укрылась в доме Висенса, в фабричном районе Сан-Марти-де-Провенсалс, каталонском Манчестере. В этом квартале, как и во многих соседних, дома находились в промышленной зоне, то есть большую часть территории занимала фабрика или мастерская, а в промежутках хаотично располагались жилища рабочих. Дом Висенса примыкал к кузнице гигантских размеров, и не только пол и стены содрогались при каждом ударе парового молота, но и жар от вечно пылающего горна делал вовсе невыносимой и без того удручающую июльскую жару. Там, в типичной квартире, построенной для рабочих – темные комнатушки с окнами во внутренний двор, без кухни, с общими туалетами, – ютились родители Висенса, он сам и его сестра Эльвира с маленьким ребенком, мужа которой призвали как резервиста. Эльвира плакала не переставая и стала рыдать еще громче, когда поступили сообщения о первых понесенных потерях. По настоянию Висенса, с которым согласились другие республиканские лидеры, было решено, что Эмма какое-то время должна скрываться в квартале Сан-Марти, поскольку полиция не замедлит начать аресты. «О кухне не беспокойся, – заверили ее лидеры, – ты куда нужнее на улицах». Поскольку правительство никак не отреагировало на требование рабочих прекратить войну, уже открыто говорили о всеобщей забастовке в масштабах всей страны, под руководством социалистов. В Мадриде на Южном вокзале посадка резервистов на поезд закончилась ожесточенной схваткой: женщины ложились на рельсы, вагоны опрокидывались, а сторонники Пабло Иглесиаса[21] бились с полицейскими. Таким образом, о Хулии пеклась Хосефа, а об Эмме – «молодые варвары», не отходившие от нее ни на шаг, следившие, чтобы ей не причинили вреда и не арестовали во время манифестаций, которые следовали в Барселоне одна за другой, пока шла подготовка ко всеобщей забастовке. Леррус все еще оставался за границей, но лидеры республиканцев поддерживали забастовку, пусть и ведя двойную игру и скрывая от правительства свою причастность к волнениям в графском городе: посылали активистов, даже продавали пистолеты в рассрочку прямо в Народном доме. Но мятеж поднимали все те же самые люди: Эмма, ее «варвары», анархисты, которые, не имея собственной организации, примкнули к республиканцам. Вечер за вечером толпа собиралась на площади Университета, где их ждали полицейские из специального подразделения, которые стреляли в воздух и пытались кого-то задержать.

Положение в городе осложнилось. Пресса подвергалась цензуре, чтобы люди не знали, что происходит в других регионах Испании, особенно в Мадриде, но это никак не повлияло на жителей Барселоны, всегда готовых бороться за свои права.

Через неделю поступило известие, что кабилы Рифа после недели боев прорвали испанские линии снабжения. Власти не огласили точное число потерь среди испанцев, но добились лишь того, что слухи, их многократно преувеличивающие, стали распространяться по тавернам и дружеским кружкам. Резервисты, едва ли хоть трижды стрелявшие из ружья за время своей действительной службы несколько лет тому назад, высаживались на берег, и без отдыха, без какой-либо подготовки их бросали в бой с берберами, понаторевшими в партизанской войне, яростно сражающимися за свою землю и свой народ.

Новости, проникавшие в город, а еще несгибаемая позиция властей, которые, дабы обуздать волнения, призвали еще семьсот хорошо вооруженных жандармов вместе с конным отрядом, только распалили барселонских рабочих. Их товарищей убивают, как собак, на войне, которую начали богачи, чтобы сохранить свои деньги!

Жаркий, душный июль в Барселоне. Пыль с немощеных улиц квартала Сан-Марти липнет на потное тело, даже ночь не приносит свежести в смрадную, гнетущую атмосферу. После манифестаций мужчины и женщины оставались на улицах, духу не хватало затвориться в трущобах, отданных им под жилье. Там снова слышался плач, звучавший и во время митингов вместе с горькими, полными ненависти словами, под аккомпанемент выстрелов в воздух, которыми полицейские пытались разогнать толпу. Здесь, у входа в убогие дома, выкрики против войны превращались в вопли, то глухие, то пронзительные и звонкие, но одинаково душераздирающие, ибо исходили они из уст матерей и молодых жен.

– Пойдем на крышу, – позвал Эмму Висенс. Поймав угрюмый взгляд молодой женщины, вынужден был объясниться: – Там хоть какой-то ветерок.

Висенс как-то раз предпринял попытку на этой самой крыше, в уголке, подальше от соседей, тоже погнавшихся за воображаемым ветерком. Эмма понимала, что рано или поздно это случится, парень не раз отводил глаза, когда она ловила на себе его похотливый взгляд. Хотел ее поцеловать. Эмма его отстранила, мягко, хотя отвращение, ощущение мерзости нахлынуло на нее при одной мысли о связи с мужчиной. Невыносимо даже думать о прикосновении его губ, его языка, его рук, тискающих груди… К горлу подступила тошнота, рот наполнился желчью.