Живописец душ - [207]

– Нет, пожалуйста, нет, – взмолилась она, чувствуя напор капитана «варваров», снова отстраняя его.

– Почему нет? – спросил тот. – Я знаю, ты сейчас одна. Отдайся. Насладись.

Она одна, это правда. После последнего скандала, какой Эмма устроила Далмау, она больше о художнике не слыхала. Непонятно, почему она вспомнила сейчас о Далмау, ведь и с ним она рассталась много лет назад. Может быть, почувствовала, что перегнула палку. Да, именно потому. Руки Висенса на ее бедрах вернули Эмму к реальности. Отдаться? Насладиться? О ней ходило много слухов, но как признаться «варвару» в том, какие ужасы пережила она в проклятых кухнях Народного дома?

– Пожалуйста, – повторила она. – Я ценю тебя, Висенс, но не надо. Не надо.

Командир «варваров» отпустил ее, прищелкивая языком.

– Люди гибнут, – сказал он, поднимая палец, словно желая обратить ее внимание на плач, поднимавшийся с улиц. – Нам надо радоваться. Мы молоды. Если передумаешь, знаешь, где меня найти.

Эмма молча кивнула.

В понедельник, 26 июля 1909 года в Барселоне началась всеобщая забастовка. Как и было задумано, в пять часов утра Эмма с пикетчиками пошла уговаривать рабочих останавливать производство и захватывать фабрики. Женщины, принаряженные, в белых бантах, были самыми активными, если не самыми неистовыми.

– Закрывайте! – набросились Эмма и еще две женщины на рабочих кондитерской фабрики, которые отказывались присоединяться к забастовке.

– Идите на хер! – ответил один из них.

– Для этого они и годятся, – усмехнулся второй.

– У нас еще есть время перепихнуться по-быстрому.

Одна из женщин вытащила из-за спины толстую дубину и закрутила ее над головой, вторая пригрозила ножом. Мужчины отступили. У Эммы оружия не было. Она попыталась забрать пистолет, тот самый, из которого никогда не стреляли, но Хосефа опять запретила, приведя прежний довод: Хулия. «Дерись доской, если нужно, только ни в кого не стреляй», – сказала она. А у Эммы даже палки не было, что ей не помешало прийти на помощь подругам и броситься на кондитеров, растопырив пальцы.

– Ну-ка тихо, вы все! – Какой-то мужчина встал между женщинами и рабочими. Все поутихли, и вновь пришедший объяснил, в чем дело. – Вам ни к чему настаивать, – обратился он к женщинам, – а вам не нужно противостоять забастовке, – добавил он, повернувшись к рабочим. – Хозяин решил закрыть фабрику.

Вот что происходило в промышленных пригородах Барселоны. Многие рабочие присоединялись к забастовке, но и немало промышленников закрывали фабрики и мастерские, одни из страха, что полицейских сил недостаточно, чтобы контролировать ситуацию, другие из солидарности с борьбой за мир, которую возглавляли активисты, призывавшие прекратить войну в Африке.

За утро управившись с крупными предприятиями, Эмма и ее спутницы направились в центр Барселоны, и там, несмотря на уговоры жандармов и обещания их защитить, лавочники и мелкие торговцы закрывали двери под влиянием Эммы и других пикетчиц.

– Победа будет за нами, – убеждала Эмма товарок, когда лавочники один за другим подчинялись. Некоторых своих спутниц она знала по партийной работе, других никогда не видела: работницы, труженицы, полные иллюзий. – Долой войну! – крикнула она, потрясая кулаком.

Лозунг республиканцев звучал на разные голоса, его подхватывали дети и подростки, всегда готовые устроить гвалт; они охотно присоединялись к пикету, все более многочисленному. Нечто подобное происходило по всей старой Барселоне: триумфальное шествие забастовки по пригородам было у всех на устах; формировались революционные отряды, хотя порой их возглавляли уголовники, имея в виду попользоваться неразберихой, или отъявленные проститутки вроде той, что во главе отряда из мужчин и женщин вышла на Параллель и нагнала страху на хозяев кафе и театриков, которые не желали закрывать свои заведения.

Эмма зашла перекусить в Народный дом, где и планировались акции, забежав перед тем домой и потискав дочку, которая со смехом и визгом обхватила ее ноги.

– Сегодня вечером, – обнимая дочку, сказала она Хосефе, – соберется манифестация перед комендатурой. Пойди поиграй в нашей комнате, – велела Хулии, крепко ее обняв. Девочка послушалась, напоследок получив мягкий толчок в спину. – Хулию я не возьму… – стала она продолжать, но Хосефа ее перебила:

– Как ты меня утешила, просто слов нет. Мы на улицу носа не высунем, я буду тут, с ней.

– Да. Дело принимает скверный оборот. На этот раз все по-другому, Хосефа, это ощущается на улицах, в людях, в атмосфере… Я говорила с другими женщинами, и все решили оставить детей дома. – Несколько секунд она молчала, и было слышно, как Хулия разговаривает со своей куклой. – Только хотелось бы, чтобы ты отдала мне пистолет. – Эмма разрушила все очарование момента. Но своего все равно не добилась. – На улицах все стреляют, – привела она решающий довод.

– Но ты даже не знаешь, как им пользоваться! – усмехнулась Хосефа. – Послушай, – заговорила она, подавляя желание пожаловаться, накричать на Эмму, – наверняка объявят военное положение, как в тысяча девятьсот втором, и всех, кого задержат с оружием, будет судить трибунал. Не надо тебе рисковать. – (Эмма вздохнула.) – Ты так и не нашла себе хорошую палку? – постаралась Хосефа обратить все в шутку.