Живописец душ - [177]

Он отвернулся, склонился над собственной музой, той, что с поперечной флейтой. Грегория – католичка, подумал с сожалением. Это разверзало между ними бездну. Ее родители тоже католики, даже чересчур правоверные, что она сразу дала понять, даже не осмелившись представить им своего ухажера. Если все пойдет так, как ожидает Далмау, и он добьется успеха или хотя бы признания и сможет жить своим искусством, настанет время создать семью, завести жену, детей, собственный дом… Он хотел бы взять в жены Грегорию, но как преодолеть религиозные убеждения девушки, когда они так глубоко укоренены? Сам он не собирался ни принимать католицизм, ни лицемерить, лгать, кривить душой и был уверен, что Грегория тоже не поступится своей верой: религия сияла над ней, будто нимб, вдохновляла ее речи, а главное, все ее поступки определялись понятиями не только греха, но и прощения, милосердия к окружающим и божественной широтой души, способной любой проступок, пусть даже грех, обратить в простой житейский казус.

Далмау не представлял, как развязать этот узел, не позволявший их отношениям развернуться в полную силу, но предчувствовал, что выставка станет для обоих поворотным пунктом; поэтому, когда в день святого Георгия экспозиция не открылась, поскольку экспонаты из Португалии и Японии задержались в пути, он огорчился. Однако Далмау, как и другим художникам, было позволено прийти во Дворец и посмотреть, как развесили их работы, что он и сделал вместе с Грегорией. «Мастерская мозаики» была выставлена на главном этаже, в восьмом зале, одном из тех, что выходили в центральный пролет. Картины Касаса и Рузиньола висели в четвертом зале, через открытую дверь Далмау мог видеть работы модернистов, более двадцати, но войти не осмелился. Войдет, когда откроется выставка, и тогда часами, целыми днями станет созерцать эти шедевры, а также выставленные в одиннадцатом зале неподражаемые картины французских импрессионистов, к которым его влекло с неодолимой силой.

Грегория сжала ему руку, когда они вошли в нужный зал и увидели «Мастерскую мозаики», она светлым пятном выделялась на фоне картин этак сорока, развешенных по стенам, и скульптур, расставленных посередине зала, среди которых была работа Эусеби Арнау, мраморный «Портрет»; тот же скульптор изваял муз для Дворца музыки, где оба работали. В отличие от зала, где экспонировались только Касас и Рузиньол, в восьмом было представлено тридцать два художника и шесть скульпторов, поэтому многие художники бродили там, и некоторые обратились к Далмау, заметив, что тот стоит перед картиной в серых тонах, которые внезапно прорываются светом от незаконченной мозаики.

«Прекрасная работа». «Поздравляю, парень». «Нужно было назначить цену повыше». Славословия смутили Далмау, он не знал, что отвечать этим уже состоявшимся мастерам. «Мне уже говорил Маральяно». «Ты точно получишь премию!»

Через четыре дня, в субботу, 27 апреля, официально открылась Пятая выставка изобразительных и прикладных искусств в Барселоне. Далмау был вынужден просить у Маральяно свободный день, Грегория сделала то же самое, хотя тут же принялась подсчитывать, сколько у нее вычтут из заработка, и придумывать, как она это объяснит родителям, отдавая им деньги.

– Соври что-нибудь, – уже по дороге во Дворец искусств проворчал Далмау, так глухо, будто голос его исходил из самой преисподней и это дьявол искушал бедную девушку.

– Далмау! – воскликнула та. – Будет ли хорошо, если я совру тебе?

– С чего бы ты стала это делать?

– Если я совру одним, то могу и другому соврать, так?

Он покачал головой:

– Не переживай из-за денег, милая. Сдается мне, после выставки все для нас изменится. – Они обменялись взглядом. Грегория держала его под руку. Она промолчала. – Мы устроим все, что нужно устроить, – обнадежил Далмау девушку. – У нас получится.

Перед Дворцом искусств собралась толпа человек в пятьсот, а на главной лестнице официальные лица произносили речи. Далмау слушал с нетерпением, ждал, когда откроют двери и публика оценит его картину. Ему было нужно видеть реакцию обычных людей, не матери или невесты, не критиков или художников; он хотел наблюдать лица людей посторонних, уловить, что они чувствуют, глядя на «Мастерскую мозаики».

Наконец речи иссякли и начали пускать публику. Далмау и Грегория, поднявшись по лестнице, отошли в сторону; люди обгоняли их.

– Мы остаемся? – удивилась девушка.

– Мать обещала прийти. Билет стоит песету, а у меня есть три приглашения.

Хосефа первой заметила их. Подниматься по лестнице ей стоило таких же усилий, как и не грубить Грегории; с каждым днем она все сильней раздражалась при мысли о том, что эта святоша заняла место Эммы. Все еще запыхавшись, она поцеловала сына, а девушке резким жестом, с некоторой досадой протянула руку. Далмау немного подождал, пока мать отдышится: всего один пролет, а дыхание сбилось; это обеспокоило его. «Сколько же раз она останавливается передохнуть, поднимаясь в квартиру на улице Бертрельянс?» – спрашивал он себя, пока женщины следовали за ним во Дворец искусств, который обрел жизнь вместе с публикой; люди ходили по залам, останавливались здесь и там перед картинами и скульптурами, шептались, что-то показывали друг другу, то подходили ближе, то отступали на несколько шагов, выбирая точку обзора, и, наконец, застывали перед полотном. Солнце, проникая через просвет и боковые стекла, все заливало светом. Далмау глубоко вздохнул; пространство, до сих пор погруженное в спячку, было пронизано жизнью; творения искусства поражали зрителя, чуть не валили с ног красками и сочетанием фигур. Нет, это не люди говорили, а сами творения; под взглядами, направленными на них, картины рождались как живые, независимые существа; они впитали в себя все эмоции, какие художники смогли в них вложить, и теперь им не терпелось представить это богатство на суд заполнивших залы мужчин и женщин. Волшебство искусства! Они подходили к залу номер восемь, угловому, на основном этаже, и Далмау казалось, будто он уже слышит комментарии, похвалы цветам и свету. Может быть, зрители обсуждают серые тона, которых так трудно было добиться, или свет, который излучает мозаика. Кто сейчас смотрит на «Мастерскую мозаики», сколько человек?