Живая кукла - [21]

На нем были простые светлые брюки и тонкая белая хлопковая рубашка с короткими рукавами. Лавиния невольно залюбовалась его напрягшимися мускулами, когда он поднимал чемоданы. Странно, но даже брошенная в его сторону улыбка проходящей мимо женщины взволновала ее, и Лавиния инстинктивно подалась к нему, как бы демонстрируя всем, что этот мужчина — ее и что она никому его не отдаст.

Что, черт возьми, происходит с ней? Виной всему шампанское, или жара, или и то и другое вместе? Вероятнее всего последнее, решила она, довольная, что нашла объяснение своему нелепому поведению. В конце концов, ничто не давало ей оснований считать Витторио своим. Еще вчера утром она ненавидела его. Это он втянул ее в эту сомнительную авантюру и заставляет играть роль невесты.

Но встреча с Мариеттой пробудила в ней сострадание. И потом, эти замечательные истории, которые он ей рассказывал во время полета. Истории, услышанные им от других членов семьи и которые были смесью выдумки и правды. Кроме того, так приятно было чувствовать себя под его покровительством! Раньше она всегда путешествовала с друзьями или с бабушкой и должна была надеяться только на себя.

— Ну так как?

Только тут Лавиния поняла, что Витторио ждет ответа на свое предложение.

— Я бы предпочла осмотреть город, — ответила она.

— У тебя будет мало времени, — предупредил ее он. — Наш пилот, должно быть, уже оформил документы на полет.

Лавиния к тому времени знала, что они полетят на остров на небольшом самолете, принадлежащем деду Витторио. Но больше всего ее потрясло то, что и он, оказывается, умеет управлять самолетом.

— К сожалению, я сейчас не в форме нет времени для тренировок. Да и моя страховая компания не в восторге, когда я сажусь за штурвал, — добавил Витторио, тяжело вздохнув. — Вот сюда, — сказал он, положив руку на ее плечо и подталкивая вперед.

Краешком глаза Лавиния увидела их отражение в зеркале и тут же напряглась. Почему это она так прижимается к Витторио? Как будто… Как будто ей нравится изображать хрупкую беспомощную женщину рядом с сильным и мускулистым мужчиной.

Она сразу же отшатнулась от него и гордо вскинула голову.

— Мариетте пришлось бы по душе то, что ты сейчас сделала, — с издевкой произнес Витторио. — Для всех мы — влюбленная пара. Ты что, забыла?

— Мариетты здесь нет, — ответила она.

— Да, нет, и слава Богу, — согласился он. — Но вдруг кто-нибудь еще увидит нас? Мы любим друг друга, только что помолвлены, и ты летишь на встречу с моими родственниками. И было бы естественным…

— Я нервничаю оттого, что боюсь не понравиться им. Трясусь от страха, что они сочтут меня недостаточно подходящей для тебя партией, — прервала его Лавиния сердито. — И потом, что я должна делать? Вешаться тебе на шею? Назойливо демонстрировать мою любовь…

Она запнулась, увидев нетерпеливый взгляд Витторио.

— Я лишь хочу сказать, — произнес он хмуро, — что было бы естественным с моей стороны в данных обстоятельствах желать близости с тобой. Впрочем, как и тебе со мной. Как-никак, ведь мы — любовники. Что касается того, что ты только что сказала, то, слава Богу, мне уже тридцать пять и я не нуждаюсь ни в чьем одобрении моих действий. Это только мое дело — что или кого любить…

— Но ты не… — начала было Лавиния, затем остановилась, осознав, что, наверное, не стоит напоминать ему, что любовь здесь ни при чем.

— Я не… Что ты хотела сказать? — спросил ее Витторио, но она лишь пожала плечами, не желая продолжать начатый разговор.

* * *

— Итак, прежде всего, что ты хочешь осмотреть — Колизей или площадь святого Петра? — спросил Витторио, перед тем как выйти из лимузина и дать инструкции шоферу по-итальянски.

— Площадь святого Петра, — сказала Лавиния.

— Я попрошу Гвидо все рассчитать так, чтобы ты успела к самолету. Извини, что не могу сопровождать тебя, — произнес Витторио, и эта куртуазность почему-то напомнила ей о частной школе, в которой он учился.

Казалось бы, он был здесь у себя дома, и все же иногда, как сейчас, что-то выдавало в нем чужестранца. Он был выше ростом, и кожа у него была светлее, чем у большинства коренных жителей Апеннинского полуострова, что не скрывал даже сильный загар. Ну и, конечно, глаза. Такие светлые глаза не могут быть у итальянца.

* * *

Лавиния бросила прощальный взгляд на громадный собор — творение гениального Микеланджело и пошла к машине. Ей удалось убедить шофера, что она обойдется без него. В одиночестве — довольно относительном, если учитывать толпы туристов, — любуясь прекрасной архитектурой, она ощущала, как ее охватывает благоговейный трепет перед искусством мастеров, возведших известный всему миру ансамбль.

Но пора было возвращаться. Лимузин стоял там же, где и прежде, но шофера поблизости не оказалось. Вообще никого, кроме Лавинии, не было видно на улице. Лишь какой-то пожилой седой мужчина прислонился к стене неподалеку от ее машины. Лавинии показалось, что ему нехорошо, ибо одной рукой он хватался за сердце, как будто пытаясь успокоить боль. Она поспешила ему на помощь и участливо спросила:

— Вам плохо? Вы неважно выглядите. К счастью, мужчина говорил по-английски и заверил ее, что ему уже лучше. — Это все от жары, — пояснил он.