Живая душа - [6]

По тонкому снегу вилась цепочка мелких следов, исчезающих под накренившимся стожком.

— Горностай спрятался! Собака хочет схватить, а ты не пускаешь! Конечно, она укусит!

Собака яростно зарывалась в сено, стожок трясся и качался.

Марина вытерла слезы.

— Я же не знала… Бросается на меня, как бешеная…

— Что ты, — сказал Александр, — она еще подружится с тобой. Защищать станет.

— Второй рукав оторвет.

— Нет, она умная. Кого хозяин любит, того и собака полюбит.

Вот таким глупейшим манером Александр объяснился в любви. Опять едва понимал, что говорит ей, стучало в висках, лицо горело, как ошпаренное.

Собака запрыгала перед ними с горностаем в зубах, Александр машинально взял зверька, сунул в карман лаза — кожаной охотничьей безрукавки.

И вдруг проговорил:

— Меня же ненадолго возьмут. На два года всего.

— Зачем мне про это думать, Саша?

— Разве непонятно?

— Вообще-то зачем я тебе нужна? — сказала Марина с неожиданной горечью. — Зачем? Зачем?

— Давай поженимся.

— Ты сумасшедший. Кто нам позволит?

Она наклонилась и стала укладывать на санки слежавшиеся пласты сена. Александр сгреб в охапку весь оставшийся стожок, поднял.

— Подвинь санки. Вот так. Увезем сразу.

— Не надо. Я сама.

— Жена должна слушаться мужа, — сказал он.

— Я еще не жена.

— Давай поженимся. Я тебя очень прошу.

— А как же ваша поговорка? — спросила она. — «Роч — ступай прочь»?

Действительно, слышал он такую поговорку. «Роч» — это значит «русская». Обнимайся, парень, даже целуйся, а дойдет дело до свадьбы, так «роч — ступай прочь!».

— Наплевать на поговорку, — сказал он. — Давай поженимся.

— Лучше я подожду, пока из армии вернешься.

— Нет.

— Я подожду. Не веришь, что я буду ждать?

— Давай завтра пойдем в сельсовет. Я очень прошу.

Он твердил эти слова, как заклинание. Не мог он сейчас приводить разумные доводы, не мог растолковывать, что не доверяет ее отцу, что спешит подать пример другим парням и девушкам, что, наконец, мечта у него есть: вернувшись из армии, увидеть собственного сына или дочку… Он лишь твердил, как заклинание: «Давай поженимся!»

Степан Гнеушев долго смотрел на него в упор, будто просвечивая насквозь янтарными своими глазами.

— Ты зачем пришел?

— Мы решили с Мариной пожениться, — сказал Александр.

— Во-он что… — изумленно проговорил Степан и спиной отворил дверь. — Ну, милости просим. Садись за стол. Вопрос сурьезный…

— Если вы не согласны, мы все равно поженимся.

— Даже так? Ну, молодец. Значит, считаешь — я поперек встану? А почему бы это?

— Ну… я — коми, она русская…

— Только и всего? — Степан беззвучно посмеялся. — Ну, был бы я тогда дураком круглым… Женитесь. Чего лучше — парень ты справный, здоровый, да еще и не меченый.

— Как — не меченый?

— Да не из поселка, не из кулацкой семьи. Чистый. Разве худо, что на Маринке двойного пятна не будет?

— А-а, вон что… — сказал Александр.

Степан усмехнулся, показывая великолепные крупные зубы:

— Али странно, что я об этом думаю? Дак ведь ожегся. Теперь поневоле станешь думать. По какой речке плывешь, оттуда и воду пьешь. Ты и сам небось раздумывал да взвешивал.

— Я не раздумывал, — сказал Александр.

— Ой ли? Неужто так любишь, что голову потерял? Бывает, бывает… Потом только не раскаивайся. Родителям говорил?

— Нет еще.

— Скажи, скажи. Пусть знают. И еще скажи, что свадьбу играть у меня будем. И жить перейдешь ко мне.

— Это почему?

— А я лучше живу, — сказал Степан. — Лучше любого твоего колхозника. И всегда буду лучше жить. Поставил я себе такую задачу и до конца дней буду ее исполнять.

Александр вспомнил все, что рассказывали о Гнеушеве.

— Я не знаю, — медленно проговорил он, — правильно там или неправильно вас раскулачивали…

— Не знаешь, — кивнул Степан.

— Я только знаю, что такая задача мне не нравится.

— Это поначалу, — успокоительно произнес Степан. — После разберешь, где слаще. Ты не боись, второй раз меня не раскулачат. Хожу с оглядкой, все законы соблюдаю до точечки. Но внутри этих-то законов я уж ничего не упущу. И внутри законов есть простор.

— Говорят, вы корову не заводите оттого, что налог не хотите платить?

— Верно, — сказал Степан. — У меня коз десяток. Молока имею вдоволь, а поставки не плачу. Законно.

— Назло делаете?

— Я за что на гражданской-то воевал? — сказал Степан. — Я за справедливость воевал. Пускай в чем хошь меня после обманули бы, руками бы развели: «извиняемся, мол, просчетец вышел, нету тебе обещанного!» — я бы не пикнул. Но справедливость мне все-таки подавай. Ее за морем покупать не надо, долго строить не надо. Ее на всех должно хватить…

— А вы сами-то… всегда по справедливости делаете?

— Когда? — спросил Степан. — Раньше али теперь? На фронте я жизнь свою в грош не ставил. Была мне в этом корысть? Стреляный, саблями рубанный. Оттого только и выжил, что здоровья через край. Но ежели теперь мне по левой щеке ударили, я правую подставлять не согласен. Не за это я кровушку проливал… В общем, спорить с тобой мне излишне, объясняться тоже. Постановляем так: беру я тебя в хозяйство, а Маринка из дому не уйдет.

— А если уйдет все-таки? — спросил Александр.

— Не, — сказал Степан. — Попробует, дак я в дверях ее прищемлю, как кошку.