Живая душа - [7]

Этим же вечером Александр поговорил и со своими родителями.

— Я женюсь.

— Чего-о?! — Отец подшивал валенок и чуть палец шилом не проткнул.

— Женюсь.

— На ком это?! — подбежала мать.

— Есть одна девушка. Из поселка.

— Русская? — ахнула мать, всплескивая руками. — Из раскулаченных? На порог не пущу!..

— Чья она? — спросил отец.

— Степана Гнеушева дочка.

— Ну, вот это нашел, так нашел… Из всех грибов — самый червивый.

— Она что — выбирала себе отца?! — вскипел Александр. — Ее сюда маленькой девчонкой привезли! В чем она виновата?!

— Не виновата, правильно. Но только подумай, в какой обстановке она росла. Какие речи за семейным столом слышала. Ее кто воспитывал, кто учил?

— Ты же сам говорил когда-то: пусть их ребятишки на другую дорогу сворачивают! Но теперь хочешь эту дорогу закрыть?

— А я ничего и слышать не желаю! — закричала мать. — Ты сначала в армии отслужи! Эка, надумал: перед самым отъездом жениться! Вернешься, тогда видно будет!

Отец поспешно согласился:

— Это самое верное. Может, еще десять раз передумаешь и скажешь спасибо, что тебя отговорили.

Александр понимал, что рушатся последние надежды. Нет выхода. Впереди — беспросветность, и помощи ждать неоткуда. Он один против Степана Гнеушева, против родителей и, может быть, против самой Марины. Еще неизвестно, захочет ли она уйти из родного дома. Александр не успел ее спросить об этом. Вполне возможно, что Степан Гнеушев воспитал дочку на свой образец.

И главного, основного не знает Александр — любит ли его Марина? Может, он просто ей нравится и не больше того. А уйдет Александр в армию, и непрочное чувство у Марины угаснет, исчезнет.

Имеет ли он право настаивать на своем решении? За ошибку будет расплачиваться не он один…

Но если разговор начат, надо выкладывать всю правду, Александр сказал:

— Это еще не все. Степан Гнеушев требует, чтоб я перешел жить к нему.

— Как это?!

— Он Марину не отпустит. Лучше, говорит, придавлю ее.

— Гос-споди… — охнула мать. — Да он что же — зверь? И звери-то детеныша собой заслоняют…

— Не знаю, зачем ему это, — сказал Александр. — Или страшно, что один останется. Или хочет, чтоб дети и внуки были такими же. Не знаю. Но могу поверить, что Маринку он не пожалеет.

Отец распрямился на лавке, заморгал:

— Значит… ты к нему пойдешь?

— Я не знаю, как поступить, — сказал Александр. — Надо решать, и сейчас же решать, а я не вижу выхода.

В сенях стукнула дверь, чьи-то шаги послышались. Было уже поздно, и тьма на дворе непроглядная, и непогода. Все они обернулись к дверям, удивляясь нежданному гостю.

Марина — в красном стареньком платье, в полушубке с драным рукавом — стояла на пороге, вытирая тающий снег на лице.

— Я пришла потому… — сказала она, — потому… что завтра уже не смогла бы прийти…

Светлеет на востоке небо. Вот и утренний ветерок потянул от леса, дохнуло свежестью, запахом смолы и хвои. Живой шепот родился в кронах деревьев. Лес будто вздыхал, пробуждаясь от ночной дремы.

На пригорке, где разбросана требуха, возникло какое-то движение. Волк? Александр осторожно выдвинул ружье, пригляделся… Нет, это не волк. Сойка с хохолком на голове, с пестрыми крыльями, проснувшись спозаранку, явилась на даровое угощение. Клюнет — и оглядывается кругом. Эх, если заметит на сосне человека, поднимет трескотню на всю округу.

Теперь и шевельнуться нельзя. А в левом боку — ноющая боль, вот-вот она полоснет нестерпимо, как тогда на дороге… Не кувырнуться бы с насеста.

Медленно-медленно Александр отклонился назад, медленно-медленно подтянул ружье. И вдруг вспомнил, что это уже было однажды — вот такое же мучительное движение по волоску, по миллиметру, и надо пересиливать боль, и терпеть, и не качнуть перед собой даже веточку, даже хвоинку… Да, это уже было. Волховский фронт, снайперская дуэль и двадцать второй немец. Нет, уже двадцать третий.

Вспоминать прошлое — это как ягоды собирать. Нагнулся за одной ягодкой, а в глаза бросились и вторая, и пятая, и десятая, и уже не остановиться, все берешь и берешь.

Он тогда не подозревал, что уходит в армию не на два года, а на целых шесть лет.

Отгуляли небогатую свадьбу, ежечасно боясь, что нагрянет Степан Гнеушев и силком уведет Марину. Ждали этого и всю следующую неделю, пока Александр еще был дома. А затем — пристань на реке, пароходный гудок, отдаляющиеся люди на берегу и заплаканная Марина в сползшем на плечи платке, снег блестит на черных ее волосах, рука поднята, машет, машет, прощается…

С тяжелым сердцем уезжал Александр. Что теперь будет? Вдруг Степан Гнеушев только оттого и не нагрянул, что выгодней было повременить до отъезда зятя? А теперь появится и уведет дочку. Но если даже и не появится, оставит ее в покое, то все равно неизвестно, уживется ли Марина в новой семье. Мать Александра не говорит по-русски, Марина не знает языка коми. Надо вместе хозяйничать, а все у них разное — и привычки, и взгляды, и вкусы.

Тревога одолевала Александра. Ждал писем. Первой пришла весточка от отца — сдержанная, немногословная: живем хорошо, Степан Гнеушев не объявлялся, все здоровы и тебе кланяются. Потом, наконец, пришло письмо и от Марины. Странно было держать в руках листочек, исписанный незнакомым почерком, и представлять, что это рука Марины… «Не волнуйся, Сашенька, мы живем очень дружно»… Правда ли? Перечитывал и не знал, можно ли верить.