Живая душа - [8]

Затем из отцовских писем выяснилось, куда запропал Степан Гнеушев. Оказывается, валил дерево в лесу, не сумел увернуться, придавило ноги. Случилось это как раз накануне свадьбы Александра с Мариной — будто нарочно судьба вмешалась. В больницу Степан не поехал, лечится домашними средствами; Марина хотела его навестить, так он не позволил, выгнал.

К новогоднему празднику пришло известие, которое было самым дорогим подарком Александру: «…а еще боюсь сглазить, только у Марины будет ребеночек»… Материнские каракули. Пишет по секрету от всех и даже Марину опередила.

Вопреки тревогам и опасениям, жизнь выравнивалась. Родителям Марина пришлась по нраву, никаких ссор в семье. Степан Гнеушев, ко всеобщему удивлению, заколотил избу и уехал из поселка. Нанялся сторожем в какой-то отдаленный лесопункт.

В августе Марина родила мальчика. «Он очень похож на тебя, Сашенька. Я тоже боялась, что он будет похож на цыганенка. А он беленький, и глаза синие»… Теперь Александр нетерпеливо считал месяцы и дни, оставшиеся до возвращения домой.

Но демобилизация отчего-то задержалась. Минули еще одна зима, еще одна весна. И грянула июньским утром война.

Двадцать три фашиста на боевом счету Александра. И один соотечественник.

Первым случилось убить не врага, а своего же однополчанина. Под Старой Руссой выходили из окружения, тащились на пределе сил и возле какого-то проселка наткнулись на немецких мотоциклистов. Залегли, пережидая. Боеприпасов не было, чтоб ввязываться в схватку. Да и не знали, велика ли немецкая колонна. А мотоциклисты все тарахтели, мелькая за деревьями, колонна тянулась, тянулась, показались фургоны под маскировочной сеткой, полевые кухни.

И тут сосед Александра, пожилой и всегда спокойный мужик, внезапно вскочил с земли. И двинулся к проселку, размахивая задранными вверх руками.

Александр догнал его в два прыжка, рванул за плечо:

— Свихнулся?..

— А-а, катись оно все! Хватит! Надоело! — И заорал во всю глотку, чтоб немцы его услышали.

Кто знает, на что он рассчитывал. Торопил ли собственную смерть — и такое бывает на фронте, — или, наоборот, спасал свою шкуру, надеясь уцелеть в плену? Спрашивать было некогда, сотня человеческих жизней зависела от этого полоумного крика. Поняв, что мужика не остановить, Александр ударил его прикладом в затылок. Но немцы услышали крик, часть колонны остановилась, и вскоре по жиденькой рощице, где укрывался Александр и его товарищи, был открыт минометный огонь.

Половина батальона так и осталась навсегда в этой дымящейся березовой рощице. Александр был ранен в голову, но все-таки выбрался оттуда живым.

А второй раз его ранило на Волховском фронте, когда шла эта снайперская дуэль, и он почти не надеялся, что останется в живых.

Двадцать один фашист был на счету Александра, и друзья еще посмеивались, что не сядут с ним в карты играть — всегда, мол, у него будет «очко». Шутки шутками, но Александр застрял на этой окаянной цифре. Не везло больше.

Ржавый гнилой ручей разделял наши и немецкие позиции; оба берега — болотистые, открытые; за болотом — лес. Немцы сидят под елками, наши сидят под елками. Изредка — артиллерийские перестрелки, ночные вылазки разведчиков. В общем, обыкновенное затишье между боями.

И когда все уже привыкли к этому затишью, когда пролегли от землянки к землянке глубокие натоптанные тропы, когда каждый окопчик был обустроен и обжит, — на немецкой стороне появился снайпер. Отличный снайпер, мастер своего дела.

Он взял под обстрел все мало-мальски открытые места наших позиций и сразу заставил почувствовать, что передышка на войне — понятие условное. Там, где бойцы еще недавно ходили в полный рост, теперь пришлось ползать по-пластунски. А фашист иногда доставал и ползающих. Зорок был, дьявольски приметлив, чуток. Никак не удавалось засечь его и утихомирить.

Почти неделю Александр сидел в засадах, всматривался до рези в глазах в заросли на немецкой стороне. Определил, что после каждого выстрела — удачного или неудачного — фашист обязательно меняет укрытие. Мотается по всей опушке, как маятник. Никогда не стрелял в сумерках, — чтоб не обнаружили по вспышке пламени. Но и днем, при полном свете, непременно бьет откуда-нибудь из густого кустарника, из сплетения веток, и моментально отползает подальше.

Пристукнуть такого увертливого гада можно было лишь при великом терпении. Александр коченел в снегу, промерзал до костей, множество раз испытывал желание выстрелить наугад, но все-таки удерживался. Надо ударить наверняка.

На исходе недели он заметил какое-то движение в глубине немецких позиций. К опушке двигалось несколько человек, самый низенький из них был в шинели с меховым воротником. Наверное, офицер. И не мелкого масштаба офицер, если судить по тому, как угодливо суетились его провожатые, как отводили веточки с его дороги.

Далековато был офицер, на пределе досягаемости. Однако Александр не мог упустить такую возможность и выстрелил. И не отполз, а остался на месте, глядя в оптический прицел, — уж очень хотелось проверить, сковырнул он офицера или нет.

Офицер повалился навзничь, это Александр увидел. Но в ту же секунду пуля немецкого снайпера с чмоканьем хлестнула по болотной кочке — совсем близко от головы Александра. Фашист засек его.