Живая душа - [26]
— Ну и жизнь ты нам устроила!
— Да я-то здесь при чем?
— Не ты, так мужик твой!
— Чем же Степан перед вами провинился? Тем, что на войне погиб за нас за всех?
— Разве не он обещал, когда в колхоз записывал, что хлеб на молоке замешивать будем? Где они, тот хлеб и то молоко?
— Это уж вы не меня спрашивайте. Что у нас было, все распределили, ничего себе я не оставила, ничего не спрятала. А если не гожусь в председатели, смените, воля ваша.
Замолчали, поняли, что я не виновата.
Могла бы я, конечно, не вспоминать неприятного, но тогда и рассказ правдивым не получился бы. Жизнь приукрашивать что в церкви клуб открыть: ни богу молиться, ни веселиться.
Старалась делать как лучше, старалась помочь кому, если было в моих силах, — деревенский человек без причины не загорюет. А коли друг за дружку не стоять, что же тогда получится?
Иду как-то мимо избы Митрея; плачет кто-то, да так громко. Зашла на всякий случай. За столом Пяткин сидит, пишет что-то и на слезы жены Митрея никакого внимания не обращает. Хорош жених!
— Чего строчишь?
— Не мешай, опись имущества делаю.
— Не пиши, — плачет Катерина. — Скоро отелится моя коро-о-вушка!
Пяткин деловито огляделся по сторонам и коряво дописал: «Самовар».
— А это у вас что там стоит?
— Шве-ейная машина, старая совсем!
Обняла я Катерину за плечи и говорю Пяткину:
— Что ты человека до слез доводишь, не можешь обождать, что ли?
— У меня отчет по мясопоставкам требуют, а я здесь сиди и жди, пока корова отелится, а то, может, и не отелится.
— Да куда ж ей деться, отелится! — опять запричитала жена Митрея. Не могу я чужих слез видеть, сама расстраиваюсь.
— Ну вот что, — говорю Пяткину. — Завтра мы все равно скот будем сдавать. Скажу, чтобы те сорок килограммов записали за Катерину. И будет у нее квитанция.
— Кто же тебе разрешит за счет колхоза?
— А она в колхоз теленка приведет, понял?
— Смотри, узнают, тебе же первой попадет.
— Если ты молчать будешь, не узнают. Помнишь, свататься ко мне приходил? Эх, кабы не свекровь тогда, я бы… — брякнула я ему сдуру и еще улыбнулась. А у него глаза сразу масленые стали, пошел за мной почти до самого дома, насилу потом отвязалась. За локоть меня взял, а я ему и говорю:
— Не трави ты себя, мужик, попусту. Я уже свилеватая чурка, меня только печка расколет.
Могла бы я ему и еще кое-что добавить, да побоялась, что он от обиды растрезвонит, как я Катерину спасти решила.
Случай этот с Катериной не выходил у меня из головы. Вдова с пятью детишками… Да разве одна она такая? А коль имеешь приусадебный участок, то будь добра, поставляй и мясо, и молоко, и картошку, и еще чего. Когда же облегченье-то придет хоть для вдов? С этим и обратилась я к Чукичеву: мол, что там слыхать в верхах? А он за это меня паникершей обозвал.
А вскоре случай и того хуже у меня вышел. Поругалась я с одним трактористом и хоть была права, но все равно виноватой оказалась.
Пахал он на тракторе склон Вычегды. Когда под гору шел, плуг брал пласт, как надо, глубоко, а когда в гору, слегка только землю царапал. Что это за пахота! Я подбежала и кричу:
— Ты чего это делаешь?!
— Трактор в гору плохо тянет, потому так и получается.
— А ты скорость убавь, и потянет. Голые гектары нам не нужны, мы с них хлеб ждем!
— Не учи, сам знаю!
— Вижу, как знаешь! Опусти плуг или выводи трактор с поля! Лучше мы на лошадях вспашем, без этой вашей техники. Опусти плуг, говорю!
— Уйди, наеду!
— Опусти плуг или убирайся с поля!
Как говорится, коса на камень нашла. Он свернул на межу, мотор выключил и пригрозил:
— Пожалеешь об этом! Очень пожалеешь!
А потом Почта Нина рассказала, что он звонил самому Чукичеву, жаловался на меня и такого наговорил, чего даже не было.
Тем же вечером, как гром среди ясного неба, на нас Чукичев свалился, прикатил на своем «газике», сразу общее собрание устроил.
— Мы все работаем, стараемся скорее закончить весенний сев, а ваш председатель игнорирует технику. Это что же такое получается, Конакова? На технику рукой машешь?
Я поняла, откуда этот ветер подул, возмутилась:
— Пусть пашет хорошо, тогда и махать не буду. Они там в МТС все равно свое сполна получат, независимо от урожая, не зря ведь говорят: коли трактором пашут, трактором и хлеб свезут. Не я эту поговорку придумала.
— Не знаю, кто эту поговорку придумал, но вижу, что она тебе очень по сердцу пришлась. Ты что, не слышала, что есть закон о натуроплате МТС? Кого законы не устраивают, кто игнорирует государственную технику, тот дает нам подножку!
Не только я, но, по-моему, все сидящие в зале при этих словах вздрогнули. Все смотрят на Чукичева, притихли, рты боятся раскрыть.
Чукичев покашлял, помолчал и заговорил снова:
— Мы знаем, что Конакова — жена погибшего на войне товарища, поэтому на этот раз мы ее простим, особо строго наказывать не будем. Но и на должности председателя ее оставлять нельзя. Кто за то, чтобы отвести Конакову с председателей?
Люди нехотя стали поднимать руки, и Чукичев быстро сказал:
— Так. Единогласно.
Я, правду сказать, переживала после этого собрания — конечно, обидно. Но потом подумала: жива-здорова, и хорошо.
И все-таки облегченье наступило, в сентябре 1953 года, после Пленума партии. Повысили закупочные цены, потом, немного погодя, МТС реорганизовали. Жизнь в деревне заметно улучшилась.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».