Живая бездна - [18]

Когда корабль отчалил, шлейф привода двигателя довершил стерилизацию базы. Массивы данных, полученных нами с заражённых марсиан, при всей своей интересности и выразительности, имели недостатки вследствие относительно небольшой биомассы. База Феба была меньше городской начальной школы, а наш анализ определённо показал, что протомолекула с увеличением массы проходит через фазы поведенческих изменений не менее глубоких, чем переходы между состояниями материи.

В корабле, несущемся к станции Тот, команда сидела в камбузе, собирая модели, имеющие целью показать, как мужчины и женщины, с которыми мы только что разделяли еду, а порой и койки, были инфицированы, разобраны и заново собраны в крупномасштабные инструменты для выражения всё той же глубинной информационной структуры протомолекулы. Трин утверждала, что схема её данных превосходит составленную Куинтаной, и делала она это так яростно, что в конце концов воткнула вилку ему в бедро и была заперта в каюте. Ходили слухи насчёт рукоприкладства среди других исследовательских групп, и по моему разумению это было естественное выражение того возбуждения и стресса, под действием которого мы все находились. Почти наверняка я проецировал, но я не мог не сравнивать нас с нашим субъектом. Все мы в исследованиях стали чем-то экзотическим, и со временем и в меняющейся среде мы, как этот самый субъект, перестроимся, сменим конфигурацию и станем чем-то совершенно непредсказуемым, и, возможно, прекрасным.

Мы почти достигли точки разворота к обратной тяге в середине нашего путешествия, когда мне пришло в голову, что та огромная печаль, что я таскал с собой с того дня, как моя мать разбила стакан, ушла. Теперь я мог думать о ней без слёз, без желания себя похоронить или оглушить себя наркотиками. Я не знал, было ли это потому, что я завершил естественное развитие горя, либо процесс становления меня как части группы исследований выжег из меня способность чувствовать этот ужас и вину.

Как бы то ни было, это был добрый знак.

* * *

В эту ночь я опять не мог спать, хотя сны эпизодически нападали на меня, когда я задрёмывал. В них я искал пустую комнату и что-то прекрасное, что как я знал, должно было в ней находиться. В периоды, когда меня мучила совершенная бессонница, я боролся с лезущими в голову стратегиями и сомнениями. Запрет на изменение первого ответа хорошо послужил мне в университете, как и многим поколениям студентов до меня. Здесь и сейчас уверенность в том, что перемены дарят мне мою единственную надежду казалась очевидной, и сомнительной, и снова очевидной, меняя валентность порой с каждым вздохом. Позыв побежать к Брауну и развалить все аргументы, приведённые мной раньше, показать ему настоящую истину, сокрытую в данных на его терминале, боролся со страхом, что это приговорит меня к жизни и смерти в комнате. Я вспомнил старый комедийный номер про интеллектуалов, зацикленных на проблемах: я знаю, но он знает, что я знаю, но я знаю, что он знает, что я знаю, и так до тех пор, пока тонкость не превращалась в абсурд.

Браун ничем таким не страдал. Всё это утро он гулял по комнате, улыбался и кивал нашим товарищам по заключению. Куинтана дулся в дальнем углу комнаты, сидя сам с собой и зыркая на нас через пустоту. Он находился слишком далеко от меня, чтобы можно было разобрать такие подробности, но я представлял его себе постоянно нахмуренным. Альберто попытался втянуть меня в разговор, озабоченный, судя по всему, моей угрюмостью.

Когда открылись двери и на пороге возникли тюремщики, неся нашу утреннюю еду из текстурированного дрожжевого протеина в коробках из крахмала, которые мы ели вместо десерта, меня уколола игла холодного ужаса, и я наконец решился. Браун, сияя, поскакал к ним. Я побежал к нему наперерез, махая руками, чтобы привлечь его внимание. А заодно и тюремщиков и Фонг. То, что мои действия помогли плану Куинтаны, стало ясно только позже. В мои планы это не входило.

— Я ошибался, — сказал я, хватая Брауна за рукав, как ребёнок, упрашивающий о чём-то отца. — До меня дошло прошлой ночью. Я ошибался.

— Нет, не ошибался, — сказал Браун терпеливо. — Я всё пересмотрел.

— Не всё. Есть кое-что ещё. Я понял больше. Могу показать.

Высокая женщина с усыпанным сотнями чёрных точек лицом вела охранников. Я знал её в той же степени, что и всю астерскую охрану: как действующую на нас природную силу. Тем не менее я достаточно часто видел её, чтобы знакомство с чертами её лица позволило мне прочесть в них любопытство. Я дёрнул рукав Брауна ещё отчаяннее, пытаясь увести его прочь, подальше от её ушей. Убеждённость в том, что астеры всучат марсианину худшее, а не лучше из исследований, теперь казалась самоочевидной. Я боялся дать ей услышать что-нибудь, что позволило бы ей предположить, что я на самом деле знаю. Браун не двигался, так что я наклонился к нему поближе.

— Это не яйцо, — прошептал я. — Это система поддержки стабильной нелокальности. Что-то для передачи информации. А может, и массы. Оно только выглядит как что-то биологическое, потому что оно кооптировано с биологическими материалами.