Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [48]

Поэтому что касается меня, то я желал, чтобы отец никогда не прекращал тех поношений и прещений, чтобы таким образом и Ангелы не прекращали раздаяния. Ибо чем более, казалось, он усиливал свое негодование и брань, тем большие и обильнейшие мы получали дары, и свет увеличивался, и все казалось полным блеска и неизреченной славы. А когда, встав из-за трапезы, они возносили общую благодарственную молитву, совершая вместе с этим священное воспоминание Госпожи и Богоматери и принимая священный тот дар[218] и освящение, опять явились там божественные и честные служители возле стола пастыря, вместе с нами со страхом и благоговением предстоя и молясь и воздавая достойное почтение Матери общего Господа, а вместе с тем показывая этим общение, любовь и мир с людьми, а также полное согласие ангельского естества, которое произвел воплотившийся выше слова Бог Слово, примирив, как говорит божественный апостол, небесное и земное, разрушив вражду крестом и одну Церковь из обоих соделав (Кол. 1:20; Еф. 2:14–15). Когда же мы двинулись к выходу и пастырь пошел вперед, то за ним последовали и блиставшие светом Ангелы, неся в руках дары, как и прежде, и все продолжая, как казалось, то прекрасное раздаяние. Когда отец опять начал, как знаешь, нападать на всех, негодуя и обличая за бесчиние среди трапезы, опять Божии служители принялись за совершение прекрасного своего служения, разделяя с величаишеи радостью дары, как и раньше, предстоящим братиям. Притом светоносные те Ангелы не только стояли, пока не вышел пастырь, но и вышли вместе с ним. Когда же он остановился на обычном месте, чтобы по обычаю дать братиям благословение и прощение, и они стали вблизи его. Продолжая смотреть, я увидел, что на выходивших с любовью и благоговением и смиренно преклонявших колени, испрашивая у отца прощения, божественные Ангелы взирали радостно и весело, охотно давали им дары и с некоторой сладчайшей и скромной улыбкой опять что-то единственно шептали, влагая вместе с тем в руки их какое-то дивное, гораздо лучшее, чем это обыкновенное, золото, которое раздававшие, казалось, вынимали из своих недр. А неблагодарных, роптавших и негодовавших на отца и вследствие этого со скорбью и лицемерно склонявших колени они совершенно не удостаивали даже своего внимания, но отвращали от них и руки и лица, и те уходили вследствие этого без всего. После этого, – говорит, – когда уже все монахи с предстоятелем разошлись по келлиям (οικίσκοις) своим, и совершители чуда – Ангелы – скрылись из глаз моих».

Таково то дивное видение. Этого удостоила великого благодать, и такую чистую он имел душу и глаза, что нисколько не лишался, еще находясь в узах плоти, ангельского общения. И нет ничего странного в том, что он жил и беседовал с небожителями, так как еще раньше, как выше было сказано, он удостоился созерцать Бога и Ангелов. Пораженный всем слышанным – ибо он еще не знал хорошо великого, – любезный ученик тот всецело предается ему и соединяется неразрывными узами дружбы и любви, а лучше сказать, быв до сих пор другом, становится с того времени сыном и учеником и, живя вместе с ним до отшествия его ко Господу и разрешения, послужив хорошо телесным его нуждам и ничего из его дел, сколько это возможно, не оставив нерасследованным, большую часть сказанного правдиво передал нам, как мы выше сказали.

62

И вот, когда дела находились у нас в таком положении и божественный Савва подобно светилу сиял высотою добродетелей, хотя большая часть этого большинству, если не всем, не была известна (ибо, думаю, вполне ни от кого не скрылось, что этим великим с высоким смиренномудрием было совершено), а лавра та укреплялась им и хорошо руководилась к лучшему (ибо он для всех был самым лучшим вождем и молча, и говоря – начальствующим и подчиненным, мудрым и невежественным, больным и здоровым, юным и старикам, образованным и вместе простым, почему вся божественная Гора удивлялась его делам, и почти для всех был учителем и делом, и словом), бросает на нас свой завистливый взгляд общий древний завистник и губитель рода человеческого, чтобы изъять из оснований духовного того Иерусалима – священного, разумею, Афона – светильника этого и вождя, как какой-нибудь камень избранный и драгоценный (см. Исх. 28:9-16). Поэтому-то[219] начавшееся потрясение и сокрушение еще и теперь не прекращается, но успевает на худшее, увеличиваясь от варварских нападений. Ибо когда мирской беспорядок и замешательство стали усиливаться и вся римская держава со всеми своими делами (χρήμασι) и телами (σώμασι), чтобы не сказать и самыми душами, погибала и уже сходила на нет (είς то μηδέν ηδη χωρούσες) по причине чрезвычайно умножившегося в роде нашем греха, обитавшие на божественной Горе (οί τοῦ θείου ὄρους) вместе с предстоятелем постановляют разумное и вместе благородное, весьма сообразное (πρός τρόπου) с достоинством их добродетели решение. Ибо, выбрав из священных тех монастырей (φροντιστηρίων), а особенно из великой лавры Афанасия[220], как в значительной мере и разумом, и добродетелью, и человеколюбием, и опытностью превосходящей прочих, выдающихся по добродетели и почету, с общим правителем